Лев Гунин - Это должно было случиться

Он шел вдоль просеки, взбирался на пригорки, останавливался возле выбоин, возле лужиц, смотрел на разные отражения, плавающие в темной и чистой воде. Так он дошел до лесной опушки. Сквозь ветви и кустарник ему увиделись аккуратно подстриженные деревья, дорожки, скамейки и передняя часть какого-то большого, еще не совсем достроенного здания. Он подошел ближе и увидел вверху, составленное красными буквами, слово на колышках - Н О Т Е L. Да, это была гостиница, та самая гостиница, какой ему так нехватало, та самая идеальная гостиница, о какой он так часто мечтал в своих бесконечных поездках. Те гостиницы ничего не выражали. Они были средоточием обычной усталости, пьянства и разврата, в точности повторяя стереотип изнанки cities и городов. Но эта... Это не была простая гостиница. Еще не загаженная людскими фигурами, не заплеванная харканьем пъяных, она, только что выстроенная, поражала отделкой архитектурных деталей и, словно новый белый корабль, несла свой гордый и безвестный остов над несмелым волнением окружавших ее зеленых массивов. Ту легкость, с которой плыла эта огромная белая птица, он назвал бы величественной. Он подошел вплотную и удивился. 3десь было над чем задуматься. Вокруг не было никого. Он был один на один с этим грандиозным сооружением. Странная тишина царила вокруг. В лесу пели птички; то и дело какие-нибудь шорохи и шумы напоминали о присутствии лесной жизни. Со стороны здания не доносилось ни одного звука. Оно, казалось, замолкло. Оно казалось немым, как немы Египетские пирамиды, как молчат многие древние сооружения. Все имеют они: прежние формы, пропорции, облик. Они, казалось бы, должны вот-вот ожить. Иногда трудно сказать, чего им недостает. И только эта древняя немота. Они молчат, как будто что-то отняли у них, молчат, словно их лишили того самого механизма для извлечения звука. Молчат, как будто тысячилетия лишили их возможности говорить, и только эта молчаливая гордость хранит их перед лицом современного мира... Да и откуда могло вдруг взяться в лесу это великолепное злание? Оно и лес - были одно целое, но стена необычности отделяла его от внешнего мира. Он поправил на голове шапку и шагнул вперед. Если ему суждено было придти к этому зданию, думал он, значит, оно именно для него и предназначено. Он пришел к своему назначению, и ничто не помешает ему теперь зайти во-внутрь. Это была его мечта, и мечта эта могла принадлежать одному ему - и никому больше. Кто помешает ему ощупать ее, лицезреть ее плотность? Он и она были одной души, одной плоти, и он без колебания вошел в здание. Лифт, конечно, еще не работал; сбоку велись отделочные работы. Он приоткрыл дверь и попал на лестницу. Это была ее лестница. Он пошел наверх, держась с правой стороны, у перилл. Дойдя до третьего этажа, он остановился. Это была его квартира. Номер одиннадцать блестел на ней. Он открыл дверь (она поддалась), он открыл дверь и вошел. После лесной природы комната поразила его. "Цивилизованное" великолепие отделки, красное и черное дерево царили вокруг. На ножках, посреди комнаты, раскинувшись, стоял телевизор. Кондиционер манил освежить себя прохладой в знойный полдень, на кухне, в полумраке от ширмы, поблескивали стеклышки бара. Везде был разлит покой и уют. Он прошел в комнату, поставил сумку, лег на диван и уснул. И вот теперь он один в этой большой и пустой квартире-номере. Он стоит у окна и смотрит на лес. Внизу раздаются тихие, смутные шорохи и звуки. Темнота молчит, как могут молчать только те звуки, которые спрятаны в странной и волшебной вещи, и готовы выскочить из нее, как из рога изобилия. Он снял часы и отошел от окна. С утра он ничего не ел, и теперь ему предстояло израсходовать те запасы, которые были у него в сумке. Он открыл бар и увидел там еду. На тарелке были разложены тонкими ломтиками фрукты и колбаса, стояла бутылочка француз- ских духов, бутылочка ликера, коробка конфет и две тарелки овощного гарнира. Вначале он отпрянул. Постепенно новая мысль укрепилась в его голове. Мысль, что здесь кто-то живет, мысль, что этот "дворец" обитаем. Он не хотел верить в это. Он не хотел уходить. Обитаемость помещения не вызвала у него впечетле- ния обыденности, напротив. Он, наоборот, увидел в этом нечто еще более поражающее, словно за ним крался его двойник, его тень. То, что это не сон, не пустая мечта, не выдуманность, вселило в него какой-то мифический трепет перед происходяшим, немое удивление и экстаз. Он включил приемник, и заиграла музыка, и у него было такое впечатление, как будто все это принадлежит не ему и не кому-то постороннему, а его двойнику, которого здесь только временно нет, который куда-то вышел, может бытъ, на минутку.