Лев Гунин - Поэмы и стихотворения

есть непознанный смысл между жизнью и смертью;

он сквозит иногда со страниц и знамен,

он звучит иногда в обезглавленном сердце.

Есть два способа жить, есть два способа быть

в этом мире нелепостей: жить без остатка

или злом многокрасочным быть: то есть, жить,

попирая других, выпадая осадком...

Способ жить для тебя выбирает Судьба;

от рождения - быть подлецом иль героем,

но спокойствия в мир не несет их борьба,

хоть и жизни закон постигается с боем.

Как столетья у зданий смывают с лица

их глаза ( только остов стоит безучастно ),

так смывает тебя, обнажая Творца,

что стоит за тобой, но тебе не подвластный...

НОЯБРЬ, 1994, ИЕРУСАЛИМ - ЯНВАРЬ, 1995, МОНРЕАЛЬ.

ЕЩЕ НОЧЬ

Невидимая, скрытая мягкими изгибами ткани, темнотой очертаний, сливающаяся с фоном (действительно ли она существует? ).

Грузная и неподвижная, со спицами в угадываемых руках, она застыла глыбой в окне печали.

Позолоченные спицы отдельно от рук вяжут незримую связь обреченных на то же инстинктов.

Капли распада в глазах блестят слезами на черных веках.

И румяна слов крысиным пометом - отметины на ее лице.

А, если нет у нее лица, - истлевшие травы пучками сплетений, веками наметят контуры ее форм;

и только блеск спиц среди неподвижной черноты вуалей выдает движение нереальной жизни на игрушечных склонах гор с игрушечным серпантином.

Сентябрь, 1986. БОБРУЙСК.

ПРЕДМЕСТЬЕ

С Елисейских полей уезжая, спустившись под землю,

этот импульс кровавый под веки набухшие глаз

уходил, исчезая, но свет не стирая с подушек,

уходил, оставляя все то же в привычном строю.

" Так не может быть, так не бывает! "

- Но двоичность стоит очевидностью старых домов.

Блеск асфальта намокшего тускло ее отражает

под лучем пустоты обнаженного неба высот.

И зажат в кулаке тихий вскрик беззащитных предместий

за окном пусть чужим, но знакомым по тысячам снов,

и предчувствие - импульс, как жилка, пульсирует кровью

и реальностью смерти - как небо пульсирует днем.

ФЕВРАЛЬ, 1989. ПАРИЖ

COPYRIGHTS BY LEV GUNIN АВТОРСКИЕ ПРАВА ОСТАЮТСЯ ЗА ЛЬВОМ ГУНИНЫМ

ЭСТАМПЫ

ЛЕВ ГУНИН

Подражание Моисею Аксельроду

1

Оплыло сердце, как свеча под утро.

Из-под ребра не вылущены тени

страстей-стилетов. Радостно кому-то,

что в душах отпечатаны колени.

Да, мой палач: колено - это горло

терпения, что так неумолимо,

А в чьих-то душах застревают сверла

и пули пролетают только мимо.

И лезвие в зазубринах коснется

нежнейшей плоти шеи и колена,

и в счете этом кто-нибудь собьется,

и в кубках желтых часть тебя священна.

Моя душа - как тонкий детский мячик,

она подскочит - в уголок забьется,

но, если ей так не хватает вмятин,

то, значит, жизнь еще не повернется.

А в синих окнах белые матроны,

и день свой палец окунает в охру,

и в толстых лужах плавают балконы,

и кружева накидок черных мокнут...

ОКТЯБРЬ, 1983. БРЕСТ - БОБРУЙСК

СЧИТАЛКА

Рев самолета. День. Синей машины тень. Встали дорогой львы. Лица твердят: "Увы".

Есть на траве трава. В мареве красных два. Белый халат. Колпак. Рамка тебе не враг.

Серый приемник. Руль. Звуки речей, как нуль. Синий капот. И герб. Молот на нем и серп.

Падают вниз два льва. Снова "один" - трава. Глаз разряжен и пуст. Слышится кости хруст.

Ветер гранит стекло. В мире бессмертно зло. Слово как камень: "Есть! " В цифрах вам будет месть!..

Январь, 1986.

* из книги "СОПРЕДЕЛЬНОСТИ" *

МИССИЯ

моей жене Алле Сквозь дебри страха и чащобы зол я прорывался, становясь похожим на тех, кто в этих дебрях жизнь провел.

Моя пятнистой становилась кожа, и панцирь, весь зловонный, покрывал мне тело, для которого был - ложе.

И вот я здесь. Я много повидал, но даже здесь угольями теплится под серым пеплом то, что как обвал.

Я в крепости своей, среди начал совсем других; но почему мне снится чужой район - и рельсы, и вокзал,

и улицы кусок, и эти лица с печатью силы злой, и в их глазах ветвятся змеи, как мой дух ветвится?

На насыпь что-то поднимает в снах мои глаза, и где-то поезд мчится; хочу бежать - но гири на ногах...

Глаза открою - тишина. И длится спокойный ход тугих минут: везде, и преданность знакомая разлита

тут в воздухе самом, и страх в узде тяжелых камней разума, и руки уверенно молчат в родной среде...

Во всех предметах дремлет смысл поруки за всех, и каждый защитит других не по закону, а по духу. Звуки

привычные - как стражи, и для них не существует грубости тяжелой приниженных звучаний тех, чужих...