Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

- Увы, ты прав, Кайтмазов (мы с ним то на "вы", то на "ты"!), никудышным оказался Юсиф-шах правителем, безмозглый Пехливан, да и только! Знаете, что сказала Сальми-хатун Юсифу?! Ведь не сдержался он, стал-таки жить со второй женой! Ну, я семейные скандалы описывать не буду, Юсифу судьба государства доверена, он поседел за эти дни, а на него с двух сторон жены, рвут его на части! пристала к нему дошаховская жена, мол, сыновей пристрой! "Но они малы еще!" - отбивается Юсиф. "А ты пожалуй им фирманом провинции! старшую дочь замуж выдай! За сына турецкого султана!" А он ей: "Может, за сына русского царя? а?" - "За гяура?" - "А суннит лучше?" И умолкает жена, не зная, что ответить. А Сальми-хатун...

- Подожди! - перебивает Кайтмазов. - И насчет Сальми-хатун тоже! Я понимаю, ты не хан, не Бакиханов, хе-хе, не бек, не князь, как Орбелиани, и тебе, конечно, хотелось бы... И не спорь! Ни о каком равенстве сословий речи быть не может! И чтоб Сальми-хатун!... А знаешь, чья она дочь?

- И Шах-Аббас затруднился бы ответить!

- А я отвечу! Сальми-хатун - дочь египетского паши! Принцесса!

- Спасибо, я не знал! Мне казалось...

Кайтмазов говорил столь убедительно, что Фатали стал сомневаться, забыл даже сказать собеседнику о том, как он искал ей имя и что она горянка. Но Кайтмазов уже скакал по страницам рукописи.

- И чтоб Сальми-хатун предпочла шаху простого седельника?!

- Шаха!

- Лже! - Фатали умолк, и только собрался, вспомнив о горянке, возразить, и на его недоуменном лице появились признаки саркастической улыбки, как Кайтмазов вдруг заявил такое, что Фатали и вовсе опешил:

- Молчишь? думаешь, о тайнах твоих мыслях не догадываюсь? (тоже мне, новый Колдун выискался!) Надеешься на повторное издание? Не успели это выпустить, а ты уже о повторном издании мечтаешь?! Думаешь восстановить вымаранные мной отрывки? Вот, я прочту тебе, а ты запиши, авось придется замещать меня: "Места, не согласные с требованиями цензуры, будучи выпущены в новом издании, делаются сами по себе лучшими указателями для приискания их в старых экземплярах, которые изъять из употребления нельзя; а через то и самые идеи, составляющие отступления от цензурных правил, становятся гласными и видными для всех (о чем ты толкуешь, Кайтмазов, - нашелся б десяток читателей!), быв до того времени для многих, по крайней мере, совсем незаметны!"

- Но дай хоть досказать, что молвила Юсифу Сальми-хатун, насытившись ласками!

- Зачеркну ведь, что зря писать?

- А может, я раньше тебя сожгу? - Снимает и снимает нагар со свеч длинными ножницами, это он любит делать сам, пока свечи не сгорят.

Да, ножницы. Еще не раз вернется Фатали к срезанным цензорскими ножницами усам и отрубленной топором бороде (это Кайтмазов: "А мы за конец бороды и - топором, как Петр!"), и однажды после второго приезда из столицы Кайтмазов успокоит Фатали: "Что мы? американцев - и тех не издают! полюбуйся, я тут выписал, когда знакомили с новейшими инструкциями цензурного комитета, точь-в-точь как ты мне говорил: "достоверность!", "историческая правда!" и всякая чепуха: вот, послушай: "Автор, нет-нет, не ты, а американец, чью книгу у нас зарезали, желая нарисовать настоящую картину настроения умов, приводит в сочинении мысли американских политических деятелей, порицающих монархические принципы вообще и принципы Священного союза в особенности. Эти места, нелокализованные, - видал, какое слово! - делают книгу неудобною к обращению в нашенской публике, как памфлет на монархию и апологию республики. Как книгу, могущую поколебать в легкомысленных людях надлежащее, так сказать, уважение к нашим монархическим принципам, единству Священного союза во главе с Россией, следовало бы подвергнуть действию Первого пункта закона..." и так далее!

- Может, позволишь вернуться в прошлое и заглянуть в ложу Сальми-хатун? - А заодно и вспомнить, но это не вслух, как были разочарованы покойным государем, - не помнил Кайтмазов, ибо пришел работать в канцелярию сразу после царского смотра войскам в тридцать седьмом.

"А точно ли царь приехал?!" Ни тебе отрубленных голов, выколотых хотя бы! - глаз; и на кол никого не посадит! хотя мог бы: ибо рассказывал Фатали, как это делается, когда с ним в фаэтоне ехал, и привычны.

- Мой Пехливан, - говорит Сальми-хатун Юсифу, - скучная и однообразная жизнь у нас пошла, ни казней, ни пыток. Знаешь, о чем люди шепчутся? "Странно, мы не видим изрубленных на части и висящих у городских ворот человеческих тел. Страшно, но зато кровь не застаивается! Новый шах, должно быть, человек кроткий, хоть с виду Пехливан!" А кое-кто и не то говорит!