Лидия Чарская - Дурнушка

Старуха целовала мои руки, обливая их потоками слез. Я горячо обняла ее и поспешила к мужу с сильно бьющимся сердцем.

Лето стояло теплое, роскошное. Изумрудные стрекозы, блестя в майском солнце серебром своих крылышек, порхали в воздухе, производя свой чуть внятный меланхолический шум. Пестрые бабочки, бесшумные, как эльфы, купались в глубоком эфире. Нестерпимо пряно пахло цветущей сиренью. В липовой аллее было сумрачно и прохладно.

В ожидании Сергея я присела на скамью под старой развесистой липой. Мне хотелось собраться с мыслями, подумать о событии, перевернувшем весь прежний строй моей жизни. Я волновалась, как никогда…

— Наташа! Милая Наташа!

При звуке дорогого голоса я подняла голову и с тихим криком упала на грудь мужа.

— Прости меня, прочти! Прости!

Сергей стоял передо мною взволнованный, бледный, осунувшийся и похудевший, каким я его еще никогда не видала.

— Наташа, бедная моя Наташа! Мне не в чем прощать тебя, я только могу любить и лелеять тебя! — нежно окружая меня своими объятиями, сердечным ласковым голосом, говорил мне муж.

От этого слишком знакомого, бесконечно дорогого голоса мое сердце забилось сильно, сильно.

— Ты жив, ты здоров! ты со мною! — шептала я, — какой безумной, была я тогда! Какою неправой и жестокой, Сергей, родной мой, дорогой и любимый мой муж!

Он ласково глядел на меня.

— Наташа, милая Наташа, не будем вспоминать тяжелого промежутка в нашей светлой жизни, — произнес он тихо и ласково, — верь мне и знай одно: ты всегда была мне дорога, бесконечно дорога, моя Наташа! А теперь станешь еще вдвое дороже, потому что ты так своей болезнью настрадалась из-за меня!

Год, целый год прошел с этого дня.

Снова лето и мы снова в нашей усадьбе. И не мы одни — с нами есть еще кто-то третий, бесконечно милый и дорогой обоим нам.

Жара нестерпимая, но под шатром густолиственной липы хорошо и прохладно…

Я лежу на садовой скамейке и вполне предаюсь созерцанию того, что составляет цель и радость всей моей жизни…

«Его» колясочка тут подле меня, но она пуста. «Он» сам улыбается мне с рук няни, розовый, толстенький, чудесный ребенок.

Да, именно, чудесный, мой Мики, мой первенец, мой голубчик, красавчик мой!

Он смеется, потому что белый чепец, на голове няни, той же старой, милой, дорогой няни, вынянчившей моего мужа, кажется ему чудно-прекрасным!..

Теперь я не знаю, что значит скука… Не завидую трудоспособности Игнаши и Зои, помогающим по прежнему работе по редактированию журнала моего мужа.

У меня самой теперь столько работы, ну, столько работы и хлопот!

Надо кормить Мики, укачивать, перепеленывать его, шить ему рубашечки, платьица, чепчики! Все это лежит на моей обязанности и я ни за что не поделюсь ею ни с кем. Разве только с няней Анной Степановной и то скрепя сердце, чтобы не обидеть старушку.

Зиму мы провели в Петербурге, потому что издательские дела требовали там присутствия моего мужа.

Но зато лето вполне наше. И мы решили приезжать сюда ежегодно, поручая дело «Идеального» журнала временно помощнику Сергея, чтобы дать возможность окрепнуть нашему мальчику на чудесном деревенском воздухе.

Дверь террасы хлопнула вдали.

— Сереженька идет, крохотка, — объявила няня и, сорвав большой придорожный лист лопуха, стала отгонять им комаров от личика Мики.

— Да, это Сергей.

Он идет к нам своей бодрою легкой, юношеской походкой и улыбается нам издали.

— Красивая картина! — кричит он весело, охватывая одним общим любящим взором меня с моим Мики на руках.

— Если бы ты только знала, как ты трогательна и хороша в твоей материнской любви, Наташа! А мы июльский номер приготовили, посылаем в Питер, — говорит он через минуту. — В нем будет напечатано мое стихотворение «Мать и дитя». Я посвятил их тебе и и Мики, моя Наташа!

Мой муж склоняется к ребенку и целует его влажный от жары лобик.

Сердце мое преисполняется благодарности к Сергею.

Мики всего семь-восемь месяцев, а ему уже посвящаются стихи. И кем же? Одним из лучших писателей нашего времени.

Мои глаза сияют. Улыбка разливается по лицу.

Я счастлива большим сознательным счастьем. Я знаю теперь одно, что ни удовлетворенное тщеславие, ни красота, ни успех — ничто не сравнится с этим чудесным, дивным чувством материнства.

— Мики! — шепчу я с пылающими щеками, сильным, окрепшим голосом, когда мой муж отдохнув немного с нами, снова идет работать в дом. — Люблю тебя безгранично, мой мальчик! — и я прижимаю головку ребенка к груди.