Лидия Чарская: Отец

Фон Штейн и фон Кноб, потерявшие от восторга головы, метались, как угорелые, по залу, не сводя взора с красавицы Нины, вальсировавшей в объятьях то одного, то другого кавалера.

В последних, конечно, у неё, не было недостатка. Очереди на каждый её тур вальса ожидали целые вереницы военной и штатской молодежи. Даже Маруся Ремизова — худенькая, анемичная, с нездоровым цветом лица Маруся — не присаживалась на целый вечер, благодаря бальной протекши её красавицы-сестры.

Павел Федорович и Наталья Семеновна с умилением поглядывая на обеих дочерей, порхавших, как бабочки, посреди зала. Их родительские сердца не делали никакой разницы между богато одаренной природой красавицей Ниной и едва ли не дурнушкой Марусей. Обе девушки были одинаково дороги им.

Пролетая мимо сидевших в уютном уголке зала отца и матери, Нина посылала им всякий раз ласковую, счастливую улыбку. Ах, ей так хорошо и приятно было нынче! Приятно было сознавать себя такой свежей, обаятельной и прекрасной, возбуждающей всеобщий восторг мужчин и зависть всего дамского элемента, присутствовавшего на вечере!

Вдруг, вальсируя с фон Кнобом, девушка вспыхнула, изменилась в лиц, потом побледнела сразу. Два острые, пронизывающие глаза следили за ней, за каждым её движением, за каждым поворотом головы.

— Фон Шульц! — помимо собственной воли прошептали пунцовые губы Нины, и она как-то сразу отяжелела на руках вальсировавшего с ней офицера.

С того вечера, когда впервые дерзкие взоры незнакомца впились в её лицо на длинной аллее Изабеллы, мысли Нины то и дело возвращались к этому человеку с золотисто-рыжими волосами, с горделивым, значительным профилем, со всей его осанкой коронованной особы. По вечерам, укладываясь в буржуазную, широкую, с мягкой периной, служащей одеялом, специфическую австрийскую постель, Нина, не переставая, думала о дерзких глазах и величавом профиле фон Шульца. На утренних и вечерних прогулках во время питья вод она, сама того не замечая, ждала встреч с ним, с его дерзко ищущим взглядом, и вся загоралась, чувствуя на своем лице этот откровенно восхищенный и вместе с тем чего-то властно домогающийся взгляд.

Со дня первой их встречи у киоска с розами прошла уже неделя. И, сама не постигая своего настроения, волнуясь и сердясь на свой «каприз», как называла свое настроение девушка, Нина ждала субботы с её танцевальным вечером, на котором она смутно надеялась познакомиться с фон Шульцем.

И все-таки появление его, такого элегантно-стройного и красивого, в идеально сшитом фраке, заставило ее радостно смутиться и покраснеть.

«Сейчас, сейчас, — тревожно выбивало её сердце, — сейчас он подойдет, пригласит, заговорит со мной, сейчас я услышу его голос, увижу близко-близко это красивое лицо, эти глаза этот гордый профиль».

И, опустившись на стул после танца, Нина замерла в ожидании.

Как-то быстро и стремительно совершилось все последующее.

Получасом позднее фон Шульц и Нина Ремизова очутились в феерическом кругу лампионов, в центре замкнутой цепи электрических фонарей. Кроваво-алые, изумрудно-зеленые и мертвенно-желтые огни иллюминации ласкали их взоры. Догорала в вечернем воздухе изнеженно-капризная мелодия вальса, и, пронизанные светом, стройные, ажурные, молчали каштаны.

Фон Шульц и Нина опустились на скамью под ветви огромного дерева. Говорил фон Шульц; Нина слушала… Слушала с упоением эти бархатные звуки в самые недра души казалось, вливающегося голоса.

— Милая девушка, — говорил фон Шульц, и его глаза обдавали Нину страстным, нежащим взором. — Милая девушка, вы верите в предопределение? Я бесспорно верил и знал всю свою жизнь, знал, что встречу когда-нибудь вас… Да, именно вас, такую, как вы, с лицом и телом гурии, которая не снилась самому Магомету, с величавостью королевы. Я знал, что вы, именно вы, прекрасная, гордая русская, возьмете мое сердце и увезете его в свою холодную страну. Как видите, я не боюсь показаться ни смешным, ни сантиментальным и говорю вам о своей любви в первый же вечер нашего знакомства. Но разве и без этих слов вы не поняли её? Не поняли, что я уже принадлежал вам весь безраздельно с того момента, когда впервые увидел вас у киоска с розами там, в аллее Изабеллы, такую гордую, прекрасную, торжествующую в ореоле всеобщего поклонения и восторга? Тогда же я сказал себе: «Карл, берегись! Эта девушка будет трагедией твоей жизни. Она погубит тебя». Нет, нет, не возражайте, это так, эта любовь убьет меня. Что такое я в сравнении с вами, с вашей божественной красотой? Маленький, бедный офицер. Все мое богатство — в моем чувстве, и, если оно хоть немного радует вас, я сочту себя самым счастливым человеком в мире.