Лидия Чарская: Прощение

Вчера я рыдала и билась в конвульсиях…

Но она не знает, не знает моего решения.

Я жду… жду… чтобы соединиться. Не все ли равно где? Здесь или там… Лишь бы с ним, дорогим, милым.

— Вас спрашивают, синьора.

— Кто?

— Дама. Вероятно, натурщица, не получившая платы…

— Зови ее сюда, Розоритта. Я заплачу ей.

— Войдите, синьора.

— Благодарю вас.

Боже мой, что за мелодия голоса!

А лицо… лицо!…

Я не видела еще подобных…

И небо, и синие воды Адриатики соединились вместе, чтобы создать эти два глаза, прозрачные и светлые, под каемками длинных ресниц.

У ветхозаветных женщин должны быть такие глаза, миндалевидные, гордые и печальные, без зноя страсти и робкой мечтательности.

Лицо классически правильное, лицо итальянки, настоящее создание художественной природы, умевшей рождать такие чудные песни, такие яркие лица!

На изжелта-белой коже неровный румянец. Губы дрожат от волнения.

— Синьора, — звучит ее голос, — синьора, не гоните меня… я слишком страдаю… Дайте мне быть подле вас… Простите… но я не могла… не могла больше… эта неизвестность…

И она рыдает глухо, мучительно.

— Что с вами, успокойтесь, синьора.

— Ваш муж… — шепчет она сквозь накипающие новые и новые рыданья… — он плох… безнадежен?…

Я отступаю в изумлении и ужасе. Передо мною безумная. Отступаю и открываю гроб с дорогими останками, которые заслоняла собою.

Страшный, душу потрясающий, крик оглашает комнату.

Незнакомка в один прыжок очутилась у гроба… и испускает такие, протяжные и жалобные звуки…

Я слышу странную фразу…

— Vitalio mio, amico mio\

И она ласкает нервными движеньями лицо и волосы покойного, целует его глаза, губы, как я только что перед этим целовала.

Что со мною? Я грежу или нет?

Нет. Это действительность.

Те же потоки солнца и света… те же розы и мирты, усыпавшие тело… То же неподвижно величавое спокойствие мертвеца.

А женщина все рыдает и шепчет, теперь уже яснее:

— Amico ruio, Vitalio mio!…

Она безумная… В этом нет сомнения.

Я приближаюсь к ней и ласковым насилием хочу отвести от гроба.

Но ее пальцы впились в белый глазет… Глаза, из которых глядит на меня ужас и отчаяние, не отрываясь смотрят на меня.

— Синьора, — слышатся мне глухие, страшные звуки, — синьора, вы должны меня здесь оставить… здесь… около, пока его не зароют… Я… я… его любовница!

И море, и небо, и розы все свернулось в одну пеструю пену… Она растет и клокочет и захлестывает меня, окружая и заполняя собой все со всех сторон… Она леденить и жжет и поднимается все выше и выше, вровень с лицом, с глазами.

Какая ночь… какая темнота…

И я теряю сознание.

Ночь… все еще ночь… хотя голубоватый эфир льется в комнату широкой, ароматной волной.

Вчера его хоронили…

Я слышала, как во сне, дребезжащей, старческий голос единственного русского священника, отысканного Розориттой.

Я не могла проводить его на крошечное русское кладбище…

Не от бессилья, нет.

Он стал мне чужой и далекий и вся моя жизнь с ним полна лжи и обмана, бесчеловечного обмана, который я не в силах простить!

Я не страдаю больше, мне только темно, потому что на душе, у меня беспросветная ночь… ночь в сердце и ночь в мыслях.

Его унесли тихо… тихо, чтобы не беспокоить меня.

Но тем не менее я слышала и шепот молитв и другой шепот, твердящий поминутно свое ужасное:

— Vitalio mio, amico mio! Как она его любила… Боже Милосердный… А он? И он тоже! Конечно…

Она так прекрасна.

Ты лгал мне, безжалостно лгал, когда взял мое бедное сердце там далеко, на берегу обрыва.

Ты лгал, когда целовал мои кудри, мое «золотое руно», как называл их в шутку…

Ты лгал, когда говорил, что любишь меня больше всего в мире.

Всюду ложь…

Ложь, ложь, ложь!

И грезы славы, и грезы счастья, и приливы чувства — все ложь, жестокая и беспощадная.

Ты любил ее, лаская меня, ты целовал ее образ, прекрасный и гордый, в то время, когда мои губы сливались с твоими.

Из писем, присланных мне Джулией, я узнала всю эту низкую повесть лжи и порока.

Они любовники с юных дней, когда я еще не знала Виталия. Она была уже женою другого… Он не смел открыто обладать ею и вот, чтобы заполнить свою жизнь и рассеять горе, он взял меня.

Взял, чтобы погубить навсегда.

Так вот почему его тянуло в Италию!

Там была она — его Джулия.

Джулия, Юлия… Как сладко и мелодично должно было звучать в его устах это имя!

Отчего я не Юлия?

Лиза — ничтожное мещанское имечко, не давшее ему ни малейшей иллюзии обмана.