Лидия Чарская: Заслуженное счастье

Не гневайтесь же на меня, сударыня, за то, что я не нашел в себе силы оттолкнуть протянутую мне руку помощи Ией Аркадьевной, и не уничтожайте меня отказом в моей просьбе принять эти ничтожные деньги, которые могут сослужить хотя бы крошечную помощь вашей труженице дочери.

— Такое прекрасное утро! Ия Аркадьевна, вы не чувствуете разве, что как будто само солнышко и вся природа хотят поддержать и подбодрить нас с вами? Вчера было так пасмурно, так сыро, дождливо и неуютно, a сейчас… Смотрите, смотрите! Как-то особенно зелены и пышны после вчерашнего дождя эти сосны! Какими чистенькими и промытыми кажутся пески!.. — И Славушка устремил свои лихорадочно-горящие глаза в сад через открытое окно комнаты.

Ия в белом полотняном халате лежала на широкой скамейке, покрытой белой же ослепительно-чистой простыней, уже подготовленная к операции. Рядом с ней на такой же скамейке лежал одетый в беленький же халатик Славушка. В соседней комнате возились доктора. Слышался плеск воды и характерный говор профессора Франка, изредка бросавшего немецкими фразами. Алексей Алексеевич Сорин стоял подле сына, держал его крошечную ручонку одной рукой, другой гладил его нежную голову.

Но глаза его смотрели на Ию… И сколько глубокой благодарности читала девушка в этих признательных глазах!..

— Вам не страшно, вам не жутко, Ия Аркадьевна? — спрашивал Алексей Алексеевич девушку, — еще не поздно, подумайте, дорогое дитя.

— Я думаю о том, чтобы как можно скорее произошла эта операция, в сущности такая ничтожная и пустая для меня, что о ней не следует и говорить. Не понимаю, что медлят доктора? — пожала плечами девушка.

— Ия Аркадьевна, пожалуйста, можно я кое-что у вас попрошу, и не сочтите это большой, большой дерзостью с моей стороны, — прозвучал подле неё милый голос мальчика.

— Да, Славушка, да, голубчик, заранее соглашаюсь на все, — произнесла Ия, поворачивая голову в его сторону.

— Благодарю вас… — подхватил мальчик, — и прошу вас очень, очень называть меня своим маленьким братишкой и говорить мне «ты»… Ведь вы же сами сказали, что через несколько минуток мы сделаемся друг другу «кровными», близкими. Точно брат и сестра, так вот если можно…

— Да, да… Я буду говорить тебе ты, Славушка, и называть тебя моим братишкой. Тебе же разрешаю называть меня Ией и сестрой. A теперь протяни мне твой ручонку, Славушка, и будь настоящим, смелым маленьким мужчиной. Ведь ты, надеюсь, не боишься того, что нам сейчас предстоит?

— Когда около меня папа и сестричка Ия, я ничего, ровно ничего и никого не боюсь в целом мире — твердо произнес мальчик и пожал протянутую ему Ией руку.

Сорин наклонился к сыну, нежно коснулся его влажного лобика… Потом перекрестил мальчика и почтительно поднес к губам руку Ии.

— Доктора готовы. Будь мужествен, мой Славушка. Господь с тобой… Храни вас Господь, Ия Аркадьевна, — шепнул он дрогнувшим голосом.

Вошли доктора в белых халатах. В комнате постепенно запахло удушливым запахом эфира… Сорин отошел от сына и Ии… На его месте очутился со своим помощником профессор Франк

Никогда за всю свой дальнейшую жизнь не забудет, конечно, Ия того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на её руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро и суетливо делал над рукой Славушки. Другую руку Ии y пульса держал доктор Магнецов…

Ия видела сквозь прикрытое окно гостиной голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния… Видела пышные зеленые сосны… Видела убегающие вдаль мохнатые холмы…

— Раз… два… три… — считала она вначале спокойно и раздельно, довольно громким голосом.

Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью… И вот, постепенно, с удивительной точностью стала замечать Ия какой-то странный процесс, происходящий в её организме. Точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ей жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки… И соответственно с этим, какая-то чудовищная слабость охватывала все тело молодой девушки… Мутилась мысль в голове, все слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас какими-то чудовищными, страшными мохнатыми великанами… И золотое солнце почудилось усталому мозгу каким-то жутко-волшебным, сказочно-страшным чародеем. Вихрем пронзила последняя сознательная мысль мозг Ии и, собрав все силы, она прошептала слабо, чуть слышно: