Лидия Чарская: Заслуженное счастье

— Он умрет тихо, заснет от слабости и незаметно перейдет в вечность, — словно желая утешить несчастного отца последним утешением, подтвердил старый ученый.

Другой ученый заскрипел от бессильного отчаяния зубами.

— Что делать! Что делать! — произнес он, ломая хрустнувшие в суставах пальцы.

— Я знаю, что надо делать, — неожиданно покрыл всех молодой бодрый голос, и Ия, о присутствии которой совершенно забыли в эту минуту трое беседовавших здесь мужчин, неожиданно выступила вперед.

— Я знаю, что надо делать, — бодрым, почти веселым голосом повторила молодая девушка, — и вы, не помешаете мне в задуманном мной решении. Господин профессор, вы должны взять мою кровь и отдать ее Славушке… Вы говорите, что вам нужна здоровая, молодая кровь для этой цели… Возьмите же ее y меня… И, право же, вы дадите мне пережить самую большую, самую светлую радость в моей жизни, если я смогу быть хотя отчасти полезной бедному ребенку…

— Отчасти полезной, или вы шутите, фрейлейн? — пожал плечами старый ученый. — Или вы не поняли, что ваша великодушная готовность спасет ребенка от смерти?

— Тем лучше. Я готова пойти на это! — твердо произнесла девушка. Она хотела прибавить еще что-то, но неожиданно высокая, худая фигура Алексея Алексеевича Сорина метнулась к ней, его руки схватили её пальцы и дрогнувший, охрипший мгновенно от волнения голос произнес, с усилием выговаривая слова:

— Дитя мое… Дорогое дитя… Да благословит вас Бог за ваше великодушное решение, за ваш подвиг, Ия Аркадьевна… За спасение Славушки… Спасибо вам… Спасибо вам!

Письмо Ии к матери.

«Дорогая, ненаглядная моя старушка! Из письма Алексея Алексеевича Сорина вы знаете все, все подробности того, что должно произойти завтра. Родная моя мамочка, мне как-то дико и странно писать вам о самой себе и своем поступке, который люди превозносят почему-то до небес и который — для меня самой — вовсе не играет никакой роли. Голубушка-мама, вы лучше чем кто-либо другой поймете меня, вашу большую благоразумную девочку. Помните, вы называли меня так постоянно с самого нежного возраста, с самого раннего детства? Дело в том, дорогая, что в моем решении нет ничего героического. Я просто безгранично привязалась к моему маленькому воспитаннику и мысль потерять этого кроткого ангела, о котором я вам уже столько раз писала, кажется мне невозможной, чудовищной. И еще я ставлю вас на место его несчастного отца, вас, моя ненаглядная мама… Что было бы с вами, если бы я или Катя очутились бы в положении этого бедного маленького Славушки? A ведь нас двое y вас, мама, тогда как y несчастного отца он этот больной ребенок — единственный сын, единственная отрада и утешение, и если он умрет, этот мальчик, такой трогательный и нежный, с такой чуткой и прекрасной душой и телом, когда мы окружающие его взрослые люди можем спасти его, ведь я не найду себе покоя, поймите, мама! И вот, почему я предложила себя, свои силы, свой кровь для спасения ребенка! Я полюбила его, как моего маленького братишку, и мысль потерять его для меня невыносима. Не думайте, родная, что, предложив себя для спасения Славушки, я не подумала о вас… Я знаю, мамочка, что мне не грозит никакой опасности. Самое большее, что ждет меня после операции, это временная слабость, легкое истощение… Но я буду жива и здорова, я останусь жить для вас, для Кати, которых бесконечно люблю.

Целую ваши милые ручки, обнимаю Катю. Благословите своей любящей рукой вашу Ию и простите ее, что она, не предупредив вас, вызвалась на этот серьезный шаг, но времени осталось так мало и ребенок может погибнуть каждый час. Ия».

Письмо Алексея Алексеевича Сорина к Юлии Николаевне Баслановой.

«Милостивая государыня Юлия Николаевна, приношу вам свое глубокое извинение в том, что, не испросив предварительно вашего разрешения, я рискнул принять огромную жертву, принесенную нам вашей дочерью. Но Ия Аркадьевна предупредила меня о том, что вы единомышленны во всем с ней. По крайней мере, она сказала мне вчера так: „Я дочь своей матери. И хочу проводить через всю мою жизнь тот принцип, который проводила она: „Думать прежде всего о благе других и потом уже о своем собственном“. Так сказала мне эта прекрасная, благородная девушка и добавила тут же, что она чувствует и знает, что вы бы одобрили её поступок, благословили её на него. Из предыдущих писем вашей дочери вы уже знаете, милостивая государыня, о моем бедном, несчастном маленьком сыне и о его ужасном недуге. И вот теперь способ избавить моего мальчика от гибели найден и будет применен, благодаря благородству и великодушию вашей дочери. Ваша прекрасная, чуткая дочь предлагает воспользоваться частью её крови для того, чтобы влить ее в вены моего умирающего мальчика и этим спасти его от смерти. Такой способ лечения весьма распространен теперь в цивилизованных странах света и сам профессор Франк ручается за успех операции и за полную безопасность её для здоровья вашей дочери. Теперь я должен написать вам о том, чего не должна знать до времени Ия Аркадьевна. Вы поймете меня, что нельзя оценивать материальными средствами лучший порыв души. И было бы, кощунством отблагодарить таким образом великодушную девушку за её самопожертвование, за её подвиг. Но тем не менее нужно предусмотреть все. После операции переливания крови дочь ваша может временно ослабеть, утомиться, потерять энергию. Может быть, ей надо будет провести некоторое время на свободе, дома. И вот, поэтому-то, я прошу вас, милостивая государыня, принять от меня десять тысяч рублей, которые я перевожу тотчас же вам. Горячо прошу понять меня и не отвергнуть этой ничтожной для меня суммы, предназначенной для вашей дочери. Её нельзя отклонять. В завещании моего сына, которое осталось бы после его смерти, эта сумма упоминается как ничтожный, маленький подарок Ии Аркадьевне по собственному желанию Славушки. И тогда бы, в случае Славиной смерти, Ия Аркадьевна не решилась бы отказаться от подарка мертвого. Так пусть же она так же великодушно примет этот скромный дар живого. По словам профессора Франка, мой мальчик после операции вернется мне здоровым, бодрым и сильным. И за это мы оба должны благословить вашу дочь.