Владимир Хлумов: Восьмое дело Максимова

- Ах, как это стыдно! - корил уже себя Максимов, - Да случись такое в настоящей жизни, теперь уж он знает, что делать.

Дальше он стал думать о воспитательной силе сна, мол, сон это не просто фантазия, но специальный тренажер, своего рода стрельбище или, еще лучше сказать, полигон, где проигрываются предельные ситуации, дабы вскрыть пробелы воспитания души. А интересно, уже слегка пошевеливая членами, продолжал рассуждать Максимов, существует ли моральный кодекс сна, и если - да, то бывают ли в ответе люди, согрешившие во сне? А если бывают, то в какой мере? Он стал припоминать Ветхий и Новый заветы, но ничего подходящего не припомнил.

Конечно, все эти полусонные самокопания длились считанные секунды и не могли поколебать радостное понимание отстуствия материальной для них базы. Но в конце пробуждения появилось что-то реальное, портящее счастливый финал, такая еле заметная глазу черточка, соринка, можно сказать. Ее как-бы можно и не брать в расчет, но а если все-таки брать, то стройная картина радости, все благоухание вздоха облегчения, портилось каким-то гнилым, тлеворным запахом. Ну-да, это смешное сокращенное дело номер восемь, неизвестно откуда возникшее, должное, по пробуждении, быть отброшенным, как курьез и шутка ума, - никак не отбрасывалось, а наоборот, как заноза, все глубже вонзалось в пробуждающееся сознание Максимова.

Он открыл глаза от боли. Что-то давило на грудь, но не снаружи как мог бы давить руль автомобиля, а наоборот, откуда-то изнутри, спирало и больно резало при попытке глубоко вздохнуть. Вокруг в сером неживом свете раннего осеннего утра проступили безрадостные стены больничной палаты хирургического отделения онкологической больницы. Да, он действительно Максимов, но не тот, без пяти минут счастливый новобрачный, а больной, с безнадежным диагнозом рака легких, человек. А дядя Женя, хотя все-таки и соль земли, но тоже пациент, тихо постанывает на соседней койке. Ну а Настя? Практикантка-студентка, медсестрой зовется... Максимов горько усмехнулся доверчивости сонного сознания - разве безнадежно больные влюбляются?

Он устал просыпаться. Да, именно, пробуждение и есть настоящая больничная мука. Снова изматывающая физическая боль, и снова привыкание к незавидной участи, - он знает, как это происходит обычно. Впрочем, сегодня и сон большой радостью не назовешь. Беда является уже во сне. Наверное, это признак конца.

Максимов повернул голову влево, чтобы убедится в существовании желтого квадратика. Там на латунной спинке кровати прилеплен был желтый листочек с напоминанием для сменщицы, бабы Вари, сильно пожилой медсестре, выжившей наполовину из ума и постоянно забывающей о своих обязяанностях.

"У-ть об-щее" - Уколоть обезболевающее Максимову. В последенее время он уже часто бредил от боли и не мог сам напоминать. Вот Настя, добрая душа, и написала для бабы Вари, чтоб не забывала.

А интересно, если бы ему предложили на выбор этот ночной кошмар или его настоящую жизнь, что бы он предпочел? Конечно, он предпочел бы сон, правда лучше, если это возможно, без наезда, а если уж с наездом, - то не досметри. Вот альтернатива: быть убийцей или стопроцентно умирающим человеком...

Ну положим, вот при Настеньке, разве он мог бы выбрать подлость? Впрочем, почему бы и нет? Ведь, на самом деле, ему осталось-то жить с гулькин нос, неделю-другую, ну может быть, месяц. Зачем ему выглядеть лучше, хотя бы и перед Настенькой. Да и что он такое на ее счет выдумал? Ведь она со всеми ласкова и внимательна, и всем улыбается, да ведь это все от молодости и от бесконечности будущей жизни, а, положим, заболей она смертельно, да что бы знала об этом... и чтобы никакой надежды... да уж врядли бы она всем улыбалась. Идиот, типун тебе на язык, чуть не вслух выругался Максимов и специально вдохнул поглубже, чтобы больнее резануло изнутри. От боли потемнело в палате. Он потерял сознание.

* * *

Сейчас он уже остановил машину у стола заказов и, закрыв глаза, пытался представить Настю. Выходило неопределенно и зыбко, но несмотря на это, вопреки отсутствию конкретных форм, он каждой своей клеточкой вдруг почувствовал ее внутри себя. Добившись полного эффекта, он вылез из машины и хлопнул дверкой. Дверь, будто неродная, откскочила обратно. Тогда Максимов вспомнил соседа дядю Женю, хозяйственного кряжестого мужика, часто помогавшего с починкой жигуленка.

Он еще раз посильнее ударил дверью, и та опять отскочила, как неродная. Кое-как закрыл ее, и пошел в стол заказов.