Рустам Ибрагимбеков: Парк

Черта мелом отделяла нас от него, тоненькая линия, которую мы никогда не переступали. Это было строго запрещено родителями, мы повиновались запрету, ибо дальше, за чертой, начиналось нечто непонятное и опасное...

Однажды он уронил яблоко. Лицо его обиженно сморщилось, вялый косой взгляд (почему-то голова у него тогда не поворачивалась, а может, он был чересчур туго закутан) следил за тем, как оно катилось по земле, пересекло черту и остановилось в двух шагах от нас...

Яблоко лежало у наших ног, но страшные туберкулезные па-дочки роились в воздухе сразу же по ту сторону черты, и каждый, переступивший ее, был обречен, по уверениям родителей, заболеть смертельной болезнью...

Друг посмотрел мне прямо в глаза и очень тихо сказал: "Дай". Это было первое слово, которое он произнес за многие дни сидения на табуретке. А может, мне послышалось... Но, получив свое яблоко, Друг точно сказал: "Спасибо". Он был воспитанным мальчиком, Друг. И остался таким на всю жизнь. Не то что Крошка, который сидит, обиженно нахохлившись, на табуретке и даже не подозревает, какие грустные события происходили в этом дворе много лет назад, когда жители еще не покинули его из-за надвигающегося карьера...

Ну, теперь, когда штанга, последний раз застыв на вытянутых руках, отброшена через голову на свое место, к стенке, можно поинтересоваться, из-за чего все же Крошка пришел в такое возбуждение.

Махровый халат висит под лестницей, иду за ним; Крошка спешит следом.

- Ты обещал мне одолжить премиальные?

- Ну?..

- Ребята тоже?

- Ну...

- Вместе с годовыми это сколько? Две четыреста?

- Не знаю,

-- Ну, две триста... Не меньше... А теперь все_

- Что все?

- Как я расплачусь за машину?

- Да что случилось?! Ты можешь объяснить по-человечески?!

- Я же сказал... Пришел приказ снизить добычу наполовину. А план старый остался. Значит, погорели премиальные.

- Кто сказал?

-- В бухгалтерии.

- Когда?

- Сегодня. Я бюллетень оформлял.

- Опять бюллетень?

- Да это старый. Ну тот, помнишь?

Мясо, оттаяв, легко поддается ножу.

- Что теперь будет?

Ждет ответа, как приговора, решающего, жить ему дальше или нет. Чертовы "Жигули> загнали беднягу в безвыходное положение. Успокаиваю, как могу...

Удивительная штука - доверие. Угроза преследований со стороны кредиторов, печальная необходимость расстаться с любимой машиной - все отброшено в сторону одним словом. И он мгновенно верит в возможность чуда только потому, что оно обещано человеком, которому привыкли верить... И все же с волнением ждет каких-то конкретных подтверждений. Но что конкретного можно сказать, не поговорив в управлении, хотя ясно, что болтовня о премиальных - полнейшая глупость: не может быть, чтобы пришел приказ работать плохо...

- Все будет в порядке...

Просиявший Крошка обретает наконец способность думать и говорить не только о своих долгах и машине. Оглядев накрытый скатертью стол и нанизанные на шампуры куски мяса, хитровато улыбается.

- Гостей ждешь?

-Да.

- Что-нибудь новенькое?

-Да.

Восхищенно крутит головой. Вопросов не задает. Но совсем не потому, что удовлетворил любопытство.

Звук тупого удара, несколько приглушенный расстоянием, и последовавший за ним мелодичный звон разбитого стекла действуют на него как удар молоточка по коленной чашечке неврастеника: судорожно дернувшись всем телом, мчится к воротам.

Машина! Он оставил ее на дороге - пустырь у дома малопригоден для автомобильной езды.

...Вместо ветрового стекла зияет дыра, капот и земля вокруг автомобиля покрыты россыпью мелких осколков. Мать, у которой украли грудного ребенка, пока она рылась в хозяйственной сумке, напоминает сейчас Крошка, суетливо вертящий головой в отчаянной надежде увидеть человека, который разбил стекло,

- Что же это такое? - еле выговорили дрожавшие губы Крошки. - Само оно вылетело, что ли.

- Выбили...

Другого объяснения быть не может, хотя и это тоже звучит странно.

- Кто?!

Надо как-то успокоить его.

- Сколько оно стоит, это стекло?

- Рублей сто.

- Не страдай. У меня как раз завалялась лишняя сторублевка.

Обрадовался, просто зашелся от радости, но согласиться сразу не может: неудобно. Поэтому делает робкую попытку возразить.

- Не надо спорить, Крошка. За все, что происходит на этой территории, отвечаю я.

С ненавистью оглядывает пустырь.

- И почему ты отсюда не переезжаешь, понять не могу.

- А это уж не твоего ума дело, - легкая усмешка.

- Нет, правда... все же переехали...