Яков Арсенов - Тринити

Проснувшись, мы с Олегом поводили по зубам щетками - с пастой, но без воды, отплевались и отправились на работу.

Страшно хотелось прильнуть к какому-нибудь забору, но от одной мысли, что придется оголять тылы, все втягивалось вовнутрь настолько, что едва не образовывалась обратная грыжа.

- Кто здесь жил, в этом балке? - спросил я начальника участка Cпиридонова, пританцовывая.

- Одну минутку, - сказал он, регулируя движение уходящих на линию двухмостовых "ГАЗ-66", а когда справился, махнул наконец рукой в мою сторону. - Специалист один отбывал, - дал он понять, что не особенно в курсе множественных кадровых перемещений.

- Давно уехал? - попытал я его еще немного.

- Пожалуй, с полгода будет, как перевелся.

- Концы какие-нибудь остались? Позвонить там или адрес...

- Может быть, в управлении, в Ургенче, - сказал начальник участка. - А здесь нет, вряд ли.

Покончив с репортажем, мы с Олегом через пару дней вернулись в Москву.

Найденные бумаги я прихватил с собой.

Олег помог мне дотащить до окраины столицы этот объемистый и неудобный сундучок, продолжая обижаться на то, что я не дал ему спалить все бумаги и выгнал на мороз за кизяком.

Прошло немало времени, прежде чем я понял, что все мои попытки разыскать хозяина записок могут оказаться безуспешными.

Меж тем я систематизировал бумаги. Перечитывая по настроению то одну часть, то другую, я не замечал, как уходил в них с головой. Я проводил с архивом все выходные и даже брал его с собою в отпуска. Не знаю, почему меня влекло к нему. Может быть, потому, что время моей юности присутствовало в записках по полной выкладке. Мне не доводилось видеть свое время вот так, со стороны. Пожить в нем удалось, а вглядываться с расстояния не приходило в голову. Записки не были привязаны к местности. Они были пришиты ко времени. Причем самой что ни на есть смоленой дратвой. Создавалось впечатление, что автор попросту оцифровал прошлое. Весь архив был сплошь испещрен числительными - "76-Т3", 535-я комната, 540-я комната, магнитофон "Снежеть-202", III крайнесеверный пояс Главснаба, транзисторный приемник "VEF-212", общежитие №2, в масштабе 1:2, проигрыватель "Арктур-520", выварки № 13 и № 666, магнитофон "Юпитер-210", 1-й переулок им. М. Ульяновой, 29 леспромхозов, 1 Мая, войсковая часть № 65471, столовая № 19, автобус, случайно, не 11-й ли? заключенный № 123456, учреждение АН 243/8, 22 подосиновика на 1 кв. м. И так по всему тексту. Изобилующие цифрами страницы при обработке взглядом, как выражаются специалисты, давали "зерно" и превращались в пейзажи времени. Изображения получались отчетливыми, хотя и крупнозернистыми. Обратный эффект высокого творческого разрешения.

Я читал и перечитывал тексты, сортировал уцелевшие и подклеивал порвавшиеся бумаги. И не заметил, как потихоньку сжился с ними. Мне нравилось, как снова и снова из хаоса незатейливых описаний не спеша появляются на свет характеры и события. Я узнавал себя во многих героях и понимал, что моя юность прошла где-то по соседству с ними. У меня было то же самое. Странно, что мы разминулись.

...Тринадцать лет провел я в томительном ожидании. Я ждал произведения. Чьего-нибудь произведения, в основу которого должны были лечь эти записки. Должен же автор завершить начатое, тревожно думал я.

В те времена я выписывал все толстые журналы, просматривал прилавки книжных магазинов, пролистывал и прочитывал десятки новых произведений, следил за самиздатом, но ничего подобного ни под чьим именем в свет так и не вышло.

Я стал подумывать, жив ли вообще человек, собравший архив.

Познав в пылу поиска весь современный литературный процесс, я едва не превратился в критика.

В конце концов я окончательно убедился в том, что рукописи были не забыты в балке на побережье, а намеренно оставлены. Кому-то они просто перестали быть нужными. И я наконец-то понял почему.

И тогда я отважился на этот шаг - присвоил их себе. Попросту говоря, украл и стал готовить к публикации под своим именем.

Я помнил эти чужие тексты наизусть, и мне оставалось только придать им некое подобие сюжета, сюжета больше в хронологическом, чем в драматическом смысле. Переделывать записки не было ни смысла, ни возможности, поэтому я оставил стилистику нетронутой и доработал только те места, к которым автор, задумай он издать книгу, и сам, вероятнее всего, не раз вернулся бы еще.

На свой страх и риск и не без помощи Олега я восстановил содержание листов, сгоревших в буржуйке. Мне пришлось в течение многих часов допрашивать своего напарника по телефону, чего он там такого интересного прочитал без меня, пока разжигал печь. К слову сказать, он вспомнил почти все, что сжег, - настолько запоминающимися были хохмы, изложенные дерганым языком, в основе которого лежало филигранное технократическое словоблудие.