Вадим Ярмолинец - Проводы

Когда Зинуля с Витяней, еще робея, ступили на горячую гальку Чкаловского, Юрик уже лежал там, наблюдая, как те, преодолевая страх, сбрасывают на махровое полосатое полотенце так долго и мучительно стеснявший их гардероб.

Рядом с Юриком грел кости его ляпший кореш - вор, пьяница и наркоман Игорь Мерзянин по кличке Мерзик. Роста он был небольшого, комплекции хилой. Грудь его торчала вперед куриным килем, физиономия была бледно-фиолетовой от нездорового образа жизни и множества фурункулов.

- Опа-на, Мерзик, выкупи! - позвал его Юрик.

- Куда?

- Выкупи, кто к нам приканал.

Мерзик выкупил и оскалил гнилые зубы:

- О, Зинуля, и ты здесь! Ну, давай-давай, посмотрим, на что ты похожа.

- Фу, придурок, - тихо сказала Витяня, - ненавижу его.

Рядом в бетонной выемке, куда хлестали из-под глинистого обрыва берега ледяные подпочвенные воды, лежал могучий старец Яков Ефимыч Ярошевский с лицом римского патриция и сложением кондора. Уцепившись подагрическими пальцами за борта бетонной ванны, он обозревал пляж. При виде двух девушек он, кряхтя и фыркая, как бегемот, выполз на гальку и, достав из потертого кожаного футляра полевой бинокль, навелся на резкость.

- Мама моя родная, - сказал он себе. - За что человеку дана подлая старость?

Девушки и юноши тем временем устроились рядом и, попривыкнув друг к другу, несколько раз ходили купаться. В воде Юрик хватал Зинулю то за одну выпуклость, то за другую, а один раз даже прижал еe попкой к стволу своего орудия. То незамедлительно пришло в состояние повышенной боевой готовности, отчего сердце у Зинули радостно и испуганно оборвалось.

На берегу Мерзик достал из сумки колоду карт, перетасовал еe и умело сдал. На картах делалось то же, что и на пляже, и даже хуже.

- В дурачка, - объявил Мерзик.

- А во что с тобой еще можно играть? - хмыкнул Юрик.

Бросая карты на подстилку Юрик комментировал анатомические достоинства окружающих. Ему нравились крупные особи. "Чтоб берешь в руки - маешь вэщь," - повторял он. Мерзику никто не нравился. Отбиваясь от Юрика или грузя его своей швалью, он только приговаривал: "Та ебать их, свинюк, таких!" И даже непонятно было к кому относились эти слова - к картам или людям. Девочки молчали. Витяня время от времени бросала испуганные взгляды на высокую и худую даму, которая устроилась неподалеку от них и тут же направила на Витяню черные очки. Что до Зинули, то недавнее прикосновение Юрика оставило в еe душе глубокий след, ибо всей плотью своей она почуяла в нeм своего пахаря.

Они загорали. Они плавали в сверкающие солнечными бликами дали, где море было тяжелым и теплым, как масло. Они смелели в обращении друг с другом.

"Завтра. Все, завтра", - обещала себе ночью Зинуля, уже видя то место в дальнем конце пляжа, где била из глинистого откоса ледяная подпочвенная вода, место, где она собиралась развязать свою бельевую веревку, развести ноги и впустить в себя этот тяжелый и горячий отросток, терзавший ее воображение. О, как она мечтала о нем! Как хотела взять его в руки, прижать к груди, затолкать в себя. В эти ночные часы она представляла себя Эммануэллой из видеофильма, и ее маленькие пальчики уже не в силах были помочь ей.

Мечте ее суждено было сбыться. На следующий день на пляже появилась милиция. Приехавшие установили свой тарахтящий мотоцикл на краю обрыва, недалеко от отвесно срывающейся к морю тропинки, и посредством мегафона стали требовать, чтобы пляж был немедленно "очищен от присутствия". Часть нудистов, одевшись, стала уходить от греха подальше на соседние пляжи. Юрик, вызывая нервный смех Зинули с Витяней и громкий - отдельных лиц, полностью лишенных всякого стыда и совести, стал звать блюстителей правопорядка купаться. Те, добившись частичного выполнения распоряжения, но не рискуя спускаться к воде, сели на мотоцикл и утарахтели за мохнатую декорацию прибрежной растительности. Беспечный же Юрик достал из воды под камнями прохлаждавшуюся там бутылку "Aлиготе" и, откусив козырек жестяной крышки, открыл еe.

Сладким и хмельным до забытья было копеечное вино, которое Зинуля с Юриком пили прямо из горлышка, чередуя глотки с долгими поцелуями и дав волю жадным рукам. На все закрыли они хмельные глаза: на редких пляжников, на возможность возвращения милиции, на дневное светило, клонящее огненную голову к клочку земли, где безо всякого его участия полыхала тысячеградусная страсть.

Когда Юрик отвалился от Зинули, оставив лежать еe, ошеломленную свершившимся счастьем, Мерзик с видом знатока подытожил: