Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря

- Она тебе кто?

- Никто.

- Темнишь. Скрываешь от всевидящего ока... - Альберт взялся за прилавок, крытый железом:

- Шампанского.

- Бутылку?

- Пару.

- Сладкого, полу?

- Как полагаешь, друг? Давайте брют.

- Воля ваша, но девкам вспучит животы. - С показом рейтуз, передавивших ляжки, тетя Люба сняла бутылки. - Монопольной сколько?

- Не водки. Рому.

- Где ж ты такое видишь?

Альберт показал на светлый тростниковый Сапеу:

- Вон стоит.

- Кубинская ж отрава?

Очередь загудела в поддержку:

- Если душа солдата просит? Ты, Люба, знай-давай. Мы, сказано, народ-интернационалист.

То, что в Москве еще не поздно, в "спальном городе" уже глухая ночь. Из черноты окна сквозило свежестью полей. Такси здесь нет, в Москву только автобусом. В ожидании последнего Александр наблюдал, как иностранка, готовая подняться, сводит пальцы на подлокотниках.

И разжимает снова.

Альберт крутил El condor pasa. Эту - и еще "Сесиль". Мятую сорокопятку фирмы "Мелодия".

Она услышала автобус тоже. Издали - когда на перемычке мотор стал брать подъем. Улица здесь с односторонним движением. Автобус описывает петлю вокруг Спутника и - буэнас ночес - назад в столицу. Пыточный инструмент, а не маршрут. Гаротта. Завинчивая винт на горле, автобус остановка за остановкой - приближался. Под взглядом огромных черных Александр очерствел лицом. Синьорита, мадемуазель...

Ваш выбор.

Автобус захлопнул двери. Она осталась. Через мгновение дом затрясся, на столе зазвенело.

- El condor раsа, - сказал Альберт.

Они смеялись, глядя друг на друга, - Инеc и Александр. Он не смеялся так давно - до слез. Потом хватил рома и впал в апатию, слушая, как, помимо испанского, на котором с Богом, Альберт уже извилисто впускает по-французски.

Ложиться пришлось вместе.

Встроенный шкаф в открытом виде превращался в динамик. Надев мундир на проволочную вешалку, Альберт слушал, как в гостиной гостья чиркает спичкой.

- Курит... Невероятно.

Закрыл деликатно дверцы. Лег и свел пальцы под затылком.

- Ну, друг, скажу тебе... Сверхиностранка. Везде была, все языки свои. Вот уж, действитель-но, гражданка мира. Каким мир еще неизвестно когда будет. Поверх границ.

Александр отвернулся к стене и подсунул край одеяла себе под поясницу.

- В казарме я забыл, что, кроме биомассы, в этом мире есть еще и люди. Она ведь как бы на пьедестале, да? Где золотом написано: "Эчче Уомо". Воплощенное достоинство. Свобода. Ты заметил? Ничего не боится абсолютно. Говорит что думает, что думает, то говорит. Вот это оно и есть - Европа. Нет, в ориентире мы были правы. Запад. Только Запад. А ты что думаешь?

- Про что?

- О ней.

- "Фрэнч кисс", - я думаю. Сосет, наверно, хорошо.

Он оскорбился.

- Ты не был циником.

- Я говорю, что думаю.

Он замолчал.

Самоизвергаясь, член подпрыгивал над впадиной живота.

Александр утерся и отбросил простыню. Альберта не было, от парижанки только запах. По пути на кухню под ноги попалась фуражка с голубым околышем. Он пнул, она обратно прикатилась. Он подобрал, повесил.

Начать с того, что Достоевский считал роман Сервантеса книгой, которые посылаются человечеству по одной в несколько сот лет. Которую не забудет взять с собой человек на последний суд Божий...

Заваривая пятый чай, он их увидел в окно. Аборигены на них оглядывались. Полы плаща разлетались, походка независима. Придерживая ее за локоток, экс-сержант нес сетку с продуктами. В шкафу Альберт отыскал его летнюю одежду и, несколько опережая сезон, был на ветру, как ангел - разве что слегка замаранный.

Он встретил их отчужденным стуком машинки.

- Писатель милостью Божьей, - приобнял его Альберт. - Когда-нибудь выйдет из подполья и удивит страну.

Александр сбросил его руку.

- А может быть, и мир. Vamos a la cocina...*

* Идем на кухню... (исп.)

Запахи с кухни отвлекали от размышления о природе идеала, но перед тем, как сдаться, он долго сглатывал слюну. Инеc снимала со сковородки мясо. Не в виде котлет, а одним куском - еще и с кровью.

- Это куплено в СССР?

- Инеc, - кивнул Альберт, сдирая с водки станиоль. - Показала мне "Кулинарию" у станции "Проспект Вернадского". Туда завозят для испанцев.

- Каких испанцев?

- Испанцы там московские живут. Эмигранты той войны, их дети. Видел там красные дома? Квартал повышенной категории, но им не нравится. Буэнос-Айрес называют. Да, Инеc? Мол, дует. А я бы жил. Зачем я не испанец? Ну что, друзья... Прекрасен наш Союз?

Она выпила одним глотком.

- Ого, - польстил Альберт. - Русский бой-френд научил?