Григорий Канович - Шелест срубленных деревьев

Дом, в котором жил старший лейтенант госбезопасности Шмуле Дудак, был громоздкий, разветвленный, как старое дерево, - к нему примыкал и горисполком, над которым, как над зданием вокзала, на ветру трепыхался красный флаг, новехонький, с отточенным серпом и только-только отлученным от наковальни молотом. Та часть, где находилась квартира Шмуле, выходила в прямоугольный, вымощенный булыжником, затхлый каменный двор-колодец, который был словно специально приспособлен для сокрытия государственных тайн.

Отец поднялся по щербатой лестнице на третий этаж. На массивной, казавшейся пуленепробиваемой двери не было ни номера, ни кнопки для звонка. Солдат снял пилотку, сунул в карман, приложил к двери ухо, прислушался и, уловив за ней не то треск включенного радиоприемника, не то шипение примуса, напористо постучался.

- Кто там? - раздалось за дверью.

Отец назвал себя. После недолгого, но томительного ожидания внутри что-то ржаво скрипнуло, и в узком, как школьный пенал, проеме двери сперва мелькнуло смуглое лицо хозяина, потом торс и, наконец, рука, как бы припаянная к кобуре.

- Прошу-пожалуйста! - Шмуле впустил отца в квартиру, оторвал руку от кобуры и вымученно рассмеялся. - Ничего не поделаешь: береженого Бог бережет.

Он не выказал ни особого удивления, ни особой радости, как будто не было четырех лет разлуки, как будто свояки только вчера расстались и с вечера договорились о встрече, и вот этот вечер настал, и родичи встретились в условленный час, в условленном месте.

Как и подобает чекисту, свояк долго приглядывался к солдату, испытывал молчанием и, прежде чем задать вопросы, сбивал их, как масло. Шмуле лениво почесывал волосатую грудь и ждал, когда демобилизованный о чем-нибудь спросит.

- Тебе что-нибудь известно о Хене? - не выдержал Шлейме.

О родной сестре Шмуле почти ничего не знал. Он поглядывал то на свояка, то, как на мишень, на квадрат окна, бормотал что-то невразумительное о тяготах послевоенного времени, о возвращающихся из эвакуации семьях и узниках немецких лагерей.

- По моим сведениям, твои живы и скоро приедут, - упреждая дальнейшие расспросы, наконец процедил Шмуле. В подробности он наотрез отказался вдаваться. Может, на самом деле что-то знал о Хене, но, напуская туману, набивал себе цену, может, привирал в утешение вернувшемуся с войны бездомному солдату. - Насколько мне известно, еще в прошлом году ее и Гиршке видели в Еманжелинских копях, - сухо и беспрекословно добавил он, словно докладывал начальству.

- В Еманжелинских копях? - воспрял духом отец. - А это где?

- А тебе какая разница? Ты что, прошу-пожалуйста, побежишь на вокзал, купишь в военной кассе билет и помчишься за ними на Урал? А вдруг разминетесь. Сказано: приедут - значит, приедут.

Игра в недомолвки, в недосказанность, в двусмысленные намеки, видно, возбуждала его и доставляла профессиональное удовольствие.

- Но твои сведения точные, проверенные? - пытался из Шмулиных намеков выклевать полновесное зернышко истины его бывший учитель.

- Другими сведениями, кроме точных, не располагаем. За неточные и непроверенные в нашей конторе могут и голову снять... Понял?.. То-то. А теперь давай от дознания перейдем к торжественной части. Ты что, Шлейме, пьешь? Водочку или коньяк?..

- Да я, честно говоря, ни то, ни другое. Нельзя.

- Уж предоставь нам судить, что можно и чего, прошу-пожалуйста, нельзя. - Он то и дело употреблял льстившее самолюбию множественное число, за которым угадывалась сила его "конторы". - Мы спецы и по этой части.

- Доктора запретили... Две недели в госпитале провалялся... С дизентерией.

- Нашел чем хвастать! Лучше бы с какой-нибудь бабеночкой-медсестреночкой провалялся. Не морщься, не морщься. Я знаю: ты однолюб, но еще и мужик, солдат... Столько лет постился - и отказываешься... Да ладно, сначала, прошу-пожалуйста, выпьем за то, что живы остались, что не просто встретились, а встретились без, хи-хи, протокола допроса и конвоя, по-детски обрадовался он собственному остроумию. - Посидим чин-чинарем и все спокойненько обмозгуем... Где тебе, холостяку, до поры до времени прокантоваться, где хлеб свой в поте лица зарабатывать. Ты же иначе, чем в поте, не умеешь...

- Холостяку? - насторожился отец.

- Не хочешь холостяком? Мы тебя мигом с какой-нибудь красоткой Ядзей или Фроськой познакомим - они сейчас необъезженные по улицам табунами бродят, - поддел святошу Шмуле.

- Ты же, Шмуле, сам говоришь: скоро мои приедут.

- А пока приедут, ты что, прошу-пожалуйста, собираешься жить под открытым небом? Между прочим, под ним еще изрядно пиф-пафают, в том числе и в евреев... И не похоже, ну совсем, скажу тебе по секрету, не похоже, что стрельба скоро утихнет. Вещи у тебя какие-нибудь есть?