Алексей Каплер - Двое из двадцати миллионов

Дед ответил не сразу. Посидел, помолчал, затянулся и выпустил дым.

Потом посмотрел искоса на Машу.

- Мне такого вопроса не задавали лет, может быть, тридцать, а то и больше, пожалуй, гораздо больше. Давно нет тех, кого бы это касалось. Периформис и Периформис... Не то, что семьи, дочка, ни единой живой души не осталось из тех, что жили со мной в одно время. Ведь живет человек, как-то" чувствуя вокруг себя свое поколение. Кого-то любит, кого-то не любит. Одних знает, другие его знают. Это какой-то, ну, единый коллектив, если хочешь... И случается ли с тобой что-то, совершил ли ты что-то - невольно делаешь поправку на людей, примеряешься к людям, к их мнению, сравниваешь себя с ними и их с собой... и что они о тебе думают...

Старик говорил совершенно интеллигентным языком, не вязавшимся как-то с его внешним обликом.

Говорил он скорее сам себе, чем Маше.

- ... Случится у тебя хорошее - и нужно, чтобы друзья радовались, враги завидовали... Или она... Ну, что она, бросившая меня, сейчас думает?.. Может быть, и не буквально такие мысли, но все это есть в подсознании, в атмосфере твоей жизни... Я и сам не подозревал тогда, как необходимо это окружение, они... И вот наступает время, когда не осталось никого и ничего от твоей жизни... Никого... Пустота... И ты живешь среди нынешних чужих для тебя людей и среди призраков тех, кого знал. Они остались только в твоей памяти, остались только в твоих снах... Проснешься, либо опомнишься вокруг молодежь, которой до тебя, естественно, ровно никакого дела нет... Периформис...

Старик замолчал, и Маша спросила:

- Дедушка, а кем вы были раньше?

- Профессором теологии был. Знаешь, что такое теология? Наука о боге. Курс читал в Петербурге. Потом офицером был. И белым офицером был. Расстреливали меня красные за то, что я белый, и белые за то, что красный. Однако жив остался, как видишь... Долго был в Сибири... в разном качестве... Семья? Была семья и родительская, и моя, собственная моя семья... И много друзей и очень много знакомых... Все там...

- Ну, а почему же?..

- Сам я себе выбрал эту работу. Так мне легче... Да, совсем забыл, зачем я вышел и что хотел тебе сказать, девочка... Возьми - тут в коробке сушеная трава. Пожуй ее и всякий раз перед входом в анатомку пожуй. Никакой дурноты, никакой тошноты не будет. Гарантирую. А через месяц и травка не понадобится - привыкнешь. Проверенная штука. Ну, я пойду...

С того дня кончились Машины мучения - трава!

Действительно, она оказалась волшебным средством. Когда жуешь ее, какой-то острый запах, похожий на мяту, появляется во рту, и только этот запах да вкус мяты чувствуешь в течение. нескольких часов. И еще ощущение легкости в теле появляется, и ясность мыслей поразительная - такая то была трава.

Очень хотелось Маше чем-то отблагодарить деда, да чем?..

Хотела много раз подойти просто так, сказать что-нибудь хорошее, но боялась быть навязчивой: старик умный, тонкий, поймет, что жалеет его, обидится, а то и рассердится.

Так и не подошла...

Думала позвать домой, познакомить с Сережей, Катьку показать... Да как-то странно... Впрочем, может быть, по человечеству вовсе и не странно было бы?..

Как часто мы не понимаем, что нельзя ждать, надо делать добро тотчас, как только мелькнет душевное чувство.

А дед вскоре скончался, Узнали, об этом не сразу - был перерыв занятий в анатомичке, а когда пришли, стали звать: "Дедушка Периформис!"- вместо деда вышел молодой парень, новый служитель.

Узнали - болел дед один и умер один.

Один!..

Навсегда, на всю жизнь. остался этот шрам на Машином сердце. Как могла она все-таки не подойти даже, - не сказать ему ничего - ведь ей одной он открылся, одной поверил, что. поймет... Дедушка Периформис... Пронзительно одинокий дед...

ГОД 1977. 9 МАЯ

Андрей легко перебежал улицу перед надвигающимися машинами и остановился у подъезда высокого дома, сверяя его номер с записанным на листке бумаги адресом.

Улица была заполнена людьми, мотались по ветру воздушные шарики. Нестройно пели песни.

А навстречу по мостовой лилось. обычное движение машин и автобусов.

Номер дома оказался верным, и Андрей вошел в подъезд.'

Серый, отлично сшитый костюм подчеркивал спортивность, мускулистость фигуры.

Андрей не стал дожидаться лифта и взбежал по лестнице.

По мере того, как он поднимался, усиливался разноголосый шум, он шел с площадки третьего этажа. Тут творилось нечто невообразимое: двери обеих квартир, расположенных. друг против друга, были настежь распахнуты, женщины, дети, мужчины, заполнившие обе квартиры, то и дело переходили из одной в другую, кто-то звал ребенка, кто-то прогонял собаку, кто-то переносил чемоданы. Какие-то девчонки гонялись, хохоча, друг за другом.