Дмитрий Каралис - Записки ретро-разведчика (Из варяг в греки)

Был, правда, случай: из газет всплыл Караманлис, премьер-министр Греции. Стоило выбросить срединное ман, и я получал свою фамилию. Похоже, но не то. Лучше бы грек-начальник был просто Каралисом, - я бы гордился.

Пока же самым близким в омоническом смысле человеком оставался шеф немецкого абвера адмирал Канарис. Мою фамилию иногда так и произносили.

На открытом ринге в Горном институте, где я в легком весе защищал честь юношеского клуба Буревестник по боксу, объявили: Дмитрий Канарис, Буревестник. Зал негодующе взвыл, а противник в красном углу ринга еще больше насупился. Я думаю, фашистская фамилия противника придала ему честной комсомольской злости. Трепку он мне задал изрядную.

Меня пытались обижать и за намек на связь с абвером, и за мою гипотетическую принадлежность к его антиподам - евреям. Я легко вспыхивал обидой, дрался и завидовал тем, у кого фамилия Соколов или Орлов. Верхом совершенства безусловно была фамилия Зорин. Майор Зорин! Полковник Зорин! Стальной взгляд, хладнокровие, пачка Казбека на письменном столе...

Допустим, был бы я евреем. Обидели тебя русские - пошел к своим и поплакался. И татарином быть неплохо - они работали дворниками, мясниками, приемщиками утильсырья, стояли с тележками около мебельных магазинов, а напившись, гоняли по двору своих черноглазых жен и детей. Татары тоже могли заступиться, хотя в трезвости вели себя очень тихо.

А кому пожалуешься с моей фамилией? Евреи за своего не принимают, а доказывать, что ты русский с фамилией Каралис - просто смешно... Начнешь, как дурак, паспорт предъявлять, - тебе в ответ: Бьют не по паспорту, а по роже!

Когда с высокой партийной трибуны провозгласили, что в СССР сформировалась новая историческая общность - советский народ, я порадовался. Вопрос фамилии как бы отпал - просто советский человек по фамилии Каралис. Но очень скоро эту историческую общность отменили, и я опять оказался сам по себе. Не то, чтобы я каждодневно нес бремя своей загадочной фамилии, но напрягаться случалось.

Национальный вопрос вырос передо мною в самом начале девяностых, когда республики бросились подсчитывать, кто за чей счет живет, кто кого кормит и поит. Народ в Питере тоже стал понемногу одуревать, а в литературе так и вовсе требовалось самоопределяться: либо ты русский человек, и по праву носишь имя русского писателя, либо ты иной национальности, и тогда ты руссоязычный писатель. Никто меня, конечно, за грудки не тряс: ты, дескать, с кем? но достаточно прозрачно намекалось, что быть просто писателем в наше сложное время не удастся. Требовалось, по примеру республик, самоопределиться.

Доказывать кому-то, что я русский, было унизительно, а после того, как меня с двумя писателями-юмористами забрали по пьянке в милицию, и я за компанию объявил себя евреем, стало бы просто смешно. Биток мы тогда огребли поровну, я даже чуть больше, потому что не орал про фашистов и пидорасов, а, мгновенно отрезвев, принялся уворачиваться от новомодной резиновой дубинки и пытался предъявлять сержантам фрагменты бокса, чем и заслужил их повышенное внимание. Но лавровый венок достался моим корешам-евреям, а меня общественность встретила недоуменным пожатием плеч. Дело предстало таким образом, что юмористов били за национальность. А чего сунулся ты, если на самом деле не еврей, непонятно... Евреи осторожно пожимали мне руку, русские насторожились еще больше...

В Рождество 1992 года в нашу квартиру позвонили. Милая девушка, чем-то неуловимо похожая на мою младшую сестру, с порога протянула мне паспорт.

- Дмитрий Николаевич, я - Лена Каралис, из Москвы. Нашла вас по справочному. - И улыбается радостно.

Вот, думаю, какая закавыка. Прямо, как в кинофильмах с незаконнорожденными детьми. На вид ей лет двадцать пять... Мне сорок... Нет, дочкой быть не может.

Сын-пятикласник спал. Я провел ее в кабинет, где мы с женой доканчивали вторую, но не последнюю бутылку Гурджаани.

- Вот, - говорю жене, - Лена Каралис! Сейчас будем пить вино и толковать. - Я решил, что симпатичная девушка - шлейф московских похождений старших братьев. По типу моей тайной племянницы.

Жена принесла третий фужер и потеснилась на диване. Она знала, что родственников у меня хватает.

Лена купила в Москве мою книжку и через издательство вычислила мой адрес. Она работала фельдшером в амбулатории Института международных отношений. А по выходным и праздничным дням ездила руководителем туристических групп. Привезла в Петербург туристов, поселилась в гостинице Гавань - в двух шагах от моего дома. Решила навестить.