Георгий Демидов - Без бирки

Газик с Фартового вскарабкался, наконец, на вершину сопки и въехал в "карман" на обочине дороги. Берлаговские машины покатились быстрей. Проехала и замыкающая татра с нахмуренными, вооруженными мальчишками, убежденными, конечно, что они служат трудовому народу.

Недоумение было и на лицах итээловских вохровцев-конвоиров. - А мне агроном этот, - вспомнил рядовой, - один раз огурца из теплицы попробовать дал. ... До того я, наверно, года три никакого овоща не пробовал... - И он вздохнул, то ли пожалев старика- агронома, то ли вспомнив о местах, где обыкновенный огурец не считается экзотическим фруктом, выращиваемым только для стола высокого начальства. Однако, более политичный ефрейтор не поддержал разговора, тем более, что он был начальствующим лицом да еще при исполнении служебных обязанностей. - Все в машину! - Этапный газик уже спустился сверху, а его водитель затейливо ругался по поводу офицерюги-золотопогонника, из берлаговского конвоя, записавшего номер его машины и посулившего написать на шофера рапорт за задержку в пути спецэтапа. А откуда ему было знать, что даже правила движения по дорогам для этого паскудного Берлага не писаны?

Если в "эпоху Сталина" Советский Союз фактически почти не был конституционным государством, то по отношению к "государству в государстве", беззаконному царству бериевского МВД, это было верно безо всякого "почти". О какой законности могла быть речь в непрерывно разбухавшей системе лагерей принудительного труда с ее миллионами бесправных "крепостных" с одной стороны, и кучкой всевластных сатрапов с их аппаратом понуждения с другой. Это была своеобразная феодальная иерархия со всеми присущими ей пороками: бюрократическим бездушием, угодничеством перед вышестоящими, выслужничеством, тупой жестокостью по отношению к основе всей этой системы заключенному рабу. Довлеющие над страной уродства единоличной диктатуры сконцентрировались здесь как в фокусе увеличительного стекла. Чинопочитание, подхалимаж, почти узаконенное очковтирательство сверху донизу, казенный догматизм, верноподданничество расцветали в атмосфере фактической безответственности за жизнь и достоинство людей как анаэробные бактерии в гнилой воде.

Но самое худшее, возможно, состояло в том, что разбухавшая по свойству всякой бюрократии, генеральская и полковничья верхушка Главного лагерного управления требовала деятельности, чинов и орденов. И в этом своем стремлении она придумывала для себя все новые объекты ложно патриотической и верноподданнической деятельности. Так, в первые послевоенные годы, в недрах Гулага была изобретена некая чрезвычайная опасность, исходящая якобы от значительной части многочисленных политических заключенных. Для предотвращения этой опасности всех осужденных по тяжелым пунктам статьи о контрреволюционных преступлениях и соответствующих ей "литерам" надлежало изолировать от остальной массы лагерников в лагерях особого назначения. Вероятно идея таких лагерей встретила высочайшее одобрение, возможно даже, что она и исходила от самого Вождя. Это было видно по преувеличенному до карикатурности усердию, с которым спецлагеря сразу же начали строиться и укомплектовываться. Паразитический аппарат МВД, начиная от гулаговских вельмож в Москве и кончая командиром и политруком охранного батальона на каком-нибудь Фартовом, получил новое и обширное поле деятельности. Патологическая жестокость и подозрительность на самом верху, сочетаясь с угодливостью, недоумием и карьеризмом снизу, породило новое детище, очередной, злокачественный метастаз раковой опухоли политического угнетения.

Режим, учрежденный для спецлагерей был суровее, чем даже режим каторжных подразделений, хотя к КТР мог за особо тяжкие преступления приговорить только суд, здесь же находились просто перемещенные из ИТЛ. Таким образом в законное, по крайней мере по форме, решение суда вносилась кардинальное и совершенно незаконное изменение. Вряд ли где-нибудь еще надменное презрение органов тогдашнего МВД к законности вообще сказалось более ярко, чем при комплектации спецлагерей.

Производилась она по инструкции составленной, конечно, в самом Гулаге. Согласно этой инструкции в лагеря особого режима водворялись все осужденные за контрреволюционные преступления на сроки выше десяти лет, хотя бы от этих сроков оставались только месяцы. Осужденные за шпионаж, политический террор и диверсию, а также заключенные по литеру ПШ ("подозрение в шпионаже") перемещались в спецлагеря независимо от срока. По этой ПШ были заключены, например, многие тысячи бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги, добровольно приехавшие в СССР в середине тридцатых годов. Подлежали от изоляции от остальных лагерников также "политические рецидивисты", т.е. осужденные вторично.