Владимир Каткевич - Германская шабашка

Берлин так и не распахивается, не ошеломляет. Улицы безликие, не развиваются и не запоминаются. Щит с политическим плакатом, три буквы "КGВ" и рюмка, скрещенная с серпом.

- Стена, смотрите, стена! - Правый борт прилип к окнам.

- Это не та, - бывавший улыбается.

За стеной гора щебня, козловой кран, какой-то стройдвор.

- Кому вокзал? - спрашивает водитель.

- А где вокзал? - Вертят головами. Здания одинаковые, то ли учреждения, то ли чистые цеха или общежития. Торжественности нет, перспективы, привокзальной площади для памятника. Даже в Тирасполе есть площадь, а здесь не предусмотрели.

- Вот сюда я привозила туристов. - Лежачая дама зевает. Харьковская старшая глядит на нее с повышенным уважением. Лежачая берет сумку и уже водителю:

- Кресло хоть почините.

Она больше суток пролежала.

- Починим. - Водитель эти сутки просидел за рулем, напарник почему-то его не сменил.

Майечку повели к такси. Главное, чтоб рукопись не похерили.

Только отъехали, снова:

- Любович, Дюссельдорф!

Дюссельдорфские тоже заждались.

Потом звонок за звонком, как сговорились.

- Меламуд!

Харьковская средняя передала чадо мамаше, а мамаша аж дрожит, не может, всучила кому попало и поскакала следом. Вернулись невменяемые.

- Со скольки он на жэдэвокзале? - спрашивает мамаша неприятным голосом.

- Мама, тебе не одинаково? Кристиан же сказал.

Начинает воображать. Жил, думаю, Кристиан, не тужил.

Скоро мне отправляться в автономное плавание. В кармане десять марок и тридцать долларов. По-немецки выучил адрес и счет до двенадцати.

Всех подвозят к вокзалам, даже если тебе в другую сторону. Мой солиднее берлинского, но тоже без признаков вокзальной оседлости, суеты, спешки, цыган, собак. С тоской смотрю на отъезжающий сарай, пуповина оборвалась. Таксист от моего произношения в замешательстве. Показал ему адрес в записной книжке.

Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.

Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба в возрасте.

Снова тычу записную книжку. Что-то обсуждают, потом фрау осенила догадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не доехал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Извинился сначала по-русски, потом по-английски. Выражают сочувствие. Чемодан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не паниковать. Дети бросаются грязью.

Спрашиваю:

- Телефон пфенниг?

Убежали куда-то. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом этаже приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо, без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.

- Папа, русские! - звонкий детский голос.

- Ты откуда? - спрашивает Олег.

- Что-то вроде наших хрущоб, - говорю.

Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый, обшарпанный подъезд, разнокалиберные почтовые ящики, половина щелей заклеена скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка лет восьми, на руках у нее собака, похожая на крысу. Собака вырывается. Старшая дочь смотрит телевизор.

- Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же не кошка!

- В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребята подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.

Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня самоподготовка.

- О чем речь? - говорю. - Разберусь.

Он бывший офицер, учится то ли на менеджера, то ли на бухгалтера, язык изучил самостоятельно. Раньше я его не видел, правда, накануне отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предупредил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздники, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получился тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?

Его Светка работает в баре, приходит поздно. Я видел ее очень давно, и то через забор. Смутно помню что-то прыщавое, ноги в известке. Стояла одуряющая жара, в пионерлагере был карантин, дизентерия кажется, воняло хлоркой. Пацаны в беседке рассматривали порнографии и смеялись, а Светка с Иркой, сестрой моей бывшей жены, залезли на орех. С ореха сыпались гусеницы. Я передавал Ирке виноград, фрукты приносить запрещалось.

Жена очень разволновалась.

- Девочки, - говорит, - друг другу ножницами прокалывают. - Ирка с ней поделилась.