Лидия Чарская - Особенная

Что-то подступает и к горлу Карской. Что-то сдавило ей грудь. И ей хочется заплакать. Нервы напряглись до крайности. Ожидание делается почти нестерпимым. Ее глаза с тревогой перебегают взглядом с одного вагона на другой, тревожно впиваются в каждое новое лицо, появляющееся из мрака купе, на платформе.

— Да где же она? Где же? — бессвязно лепечут губы, — ее нет… она не приехала… Со следующим поездом, значить? — и Карская готова уже бежать с расспросами по поводу прихода следующего поезда к неподалеку стоящему начальнику станции, готова расплакаться, как ребенок, но ее неожиданно останавливает чей-то голос:

— Мама!

Карская вздрагивает, оборачивается с живостью девочки и во все глаза смотрит на ту, которая только что позвала ее.

Перед ней высокая, стройно сложенная девичья фигурка в сером платье. Из-под дорожной шляпы выглядывает красивое, юное личико. Что-то бесконечно милое, близкое, родное чудится в нем Карской.

Мария Александровна еще раз пытливо взглядывает в эти юные, дорогие, ей черты, в большие, яркие глаза девушки и разом сладкая, теплая, волна захлестывает ее всю с головою.

— Лика! Моя девочка! — лепечет она в порыве счастья.

— Так вот ты какая! Покажись! Дай мне посмотреть на тебя, — с восторженной гордостью говорит Мария Александровна, любуясь изящной фигуркой и прелестным личиком дочери.

— Ах, что я! Вот вы — прелесть, мама! Если бы вы только знали, какая вы прелесть! — лепечет Лика, любящим взором лаская мать, — и подумать только: я — ваша дочка, — добавляет она с наивным детским простодушием.

И действительно, в своем радостном порыве и без того моложавая Мария Александровна кажется старшей сестрой своей дочери. Сияющие глаза Карской ласково встречают горящий взгляд Лики.

— О-о! наконец-то, моя деточка, я дождалась тебя!.. — шепчет она нежно, прижимая к себе девушку.

Новый град поцелуев служит ей ответом.

— Как ты узнала меня? — все с тою же сияющей радостной улыбкой, помолчав минуту, спрашивает она дочь, когда обе они, крепко прижавшись друг к другу, движутся к выходу вокзала.

— А ваш портрет, мама! Я с ним не расставалась ни на минуту… — серьезно, без улыбки отвечает Лика и ее глаза загораются каким-то новым, тихим, глубоким светом.

— Милая девочка! — ласково шепчет ей Карская, — я думала, что ты не узнаешь меня, и потому написала, что буду ждать у колокола.

— Ах, этого и не надо было! — горячо возразила Лика, — я, как вышла из вагона, оглянула толпу и вдруг увидела: такая молодая, красивая… Чудная… ну значит, моя мама!

И она нежно поднесла руку матери к своим губам.

— Лика, mon enfant, [1] Дитя мое. а твои вещи? — вдруг спохватилась Мария Александровна, — я ведь не взяла выездного с собою, никого не взяла… хотела первая увидеть мою девочку, одна увидеть без посторонних свидетелей, да! Я даже petit papa [2] Отчим. не позволила тебя встретить… Он цветы прислал… там, в карете.

— Ах, мамочка! — и Лика покраснела от удовольствия и смущения.

Румянец удивительно шел к ее милому личику. Марии Александровне казалось, что она грезит во сне, видя свою дочь такой прелестной. Она так боялась, так страшно боялась этой встречи. Оставив дочь десятилетней девочкой, она имела о ней весьма смутное понятие и далеко не ожидала найти в ней такое доброе, отзывчивое сердце и эту любовь и ласку к себе. А оказалось совсем иное. Нет, положительно, Лика прелестна. И Карская с нескрываемым восхищением следила, как молодая девушка позвала носильщика, передала ему квитанцию от багажа, вручила свой адрес и, приказав доставить вещи как можно скорее, снова обернулась с тою же счастливой улыбкой к матери.

— Откуда у тебя этот навык, крошка? — изумленно обратилась к ней Мария Александровна.

— О, это — метода тети Зины! — засмеялась Лика, — ведь моя тетя Зина не терпит беспомощности, и разгильдяйства!

— Но неужели ты ехала одна, Лика?

— От Вены одна, эта австриячка Готенбург довезла меня до своего города, а там мы расстались. Что же вы беспокоитесь, мамочка? Ведь я не маленькая! — с истинно детской гордостью заключила Лика.

— Ты — прелесть! — улыбнулась Мария Александровна, с трудом удерживаясь от желания расцеловать это чудное личико, — однако, едем, малютка, пора!