Зинаида Гиппиус - Роман-царевич

Шарит в сенях по двери. Кажется, нет двери, сплошная темная стена, не откроется.

Но нашла, отворила.

Теплом и пахучим дымом ударило в лицо. Вся комната в дыму. Сизеет он пологом на огне лампы.

Не крикнула. Быстро, тихо стала звать:

— Флорентий! Флорентий! Да где же?..

Прозрачнел дым. Увидела Флорентия, на коленях около дивана. Обернулась — увидела, на столе без скатерти, серые тряпки, пролитое масло, темную коробку, два револьвера. Ведь еще днем она заметила их на окне, да, да! Флорентий что-то сказал о них — не слышала. Нарочно не слышала. Это помнит, что нарочно.

Теперь дальний лежал боком, косо. Схватила его — теплый.

— Осторожнее, — прошептал Флорентий, чуть-чуть обернувшись.

— Вы их чистили, да?.. Твой заряжен был… Пусти меня. Он жив? Жив?

Флорентий протянул руку, отстраняя:

— Жив. Молчи.

Но она наклонилась к дивану, к смуглому лицу с открытыми глазами. Голубоватая тень всплывала, просачивалась сквозь смуглость. Все резче делались угольные полосы бровей. Кипела розовая пена на скривленных губах, кипела и опадала с каждым вздохом.

— Где рана? Вот здесь? Ты положил полотенце, Флорентий? Крови нет почти… Только на рубашке немного. Постой…

Глаза под изогнутыми бровями медленно-медленно повернулись. Между стонущими хрипами прорывались теперь слова:

— Да что… же вы? Ра… нен. Докто… ра. Ра… докто… Ты, Фло… Черт зна… ет. Черт…

Полухрип, полукрик — в нем потерялись слова. Крупная, волнистая дрожь стала бегать по телу. Взор погас, но не совсем.

— Флорентий!

Схватила его за плечи, наклонилась, посмотрела близко-близко в голубые, темно-посиневшие глаза. И тихо-тихо сказала, точно не ему сказала — себе:

— Я с тобой. Я с тобой.

Никто не слышал ни скрипа ворот и полозьев, ни стука, ни шагов. Но едва отворилась дверь, едва блеснули пуговицы мундиров, загорелся блик на ружье первого стражника — Литта уже поняла, кто это, зачем. Все ясно; все просто; простая, холодно-льдистая ясность и в ней.

— Господа, несчастие. Роман Иванович ранен. Взгляните!

Она взяла ближайшего за рукав, потащила к дивану. Это был исправник, барон Курц. От неожиданности он выкатил глаза и упирался.

— Они смотрели револьверы. Роковая неосторожность. У Флорентия случайно был заряжен. Да взгляните же!

— Сударыня… Графиня… Pardon! В чем дело? — упирался Курц. — Мы при исполнении своих обязанностей… Конечно, такое несчастие… Но позвольте! Это как же?.. Сейчас произошло? При вас?

Литта взглянула на свои мокрые туфли.

— Нет. Не при мне. Я только что ушла, мы сидели вечер вместе, говорили… Начали они чистить их при мне. Едва я успела уйти в дом, раздеться, вдруг… Прибежала в одном платье… Ах, да это все потом! Нельзя медлить. Рана тяжелая, но он сейчас был в сознании, требовал доктора… Надо везти его в город, в больницу, — так скорее, понимаете? У вас лошади, я поеду сама с ним. Ни минуты нельзя медлить. Несите его!

Исправник, да и другие, совсем растерялись. Она так властно требовала; раненый хрипел.

— Но, сударыня, я по долгу службы…

— Вы ответите! — сверкнула Литта глазами. — Сейчас же велите нести больного, давайте мне провожатых. А там делайте, что хотите.

О Флорентии все как-то забыли. Он сидел на полу, около дивана, прислонившись головой к ногам Романа Ивановича. Точно не слышал, ничего не видел, точно все это его не касалось.

Звенели, шептались, толпились, совещались. Курц струсил окончательно.

— Я не имею права, графи… сударыня. Но беру на свою ответственность… Эй, вы, там! — обернулся он.

Вдруг прибавил, путаясь, сомневаясь:

— Конечно, минуты дороги… Но… если послать за доктором? А пока — первую бы помощь…

— Подымайте! Осторожнее! Вот так! — распоряжалась Литта.

Схватила шапку Флорентия, короткую шубу его накинула на себя.

— Да ну же, скорее! Сюда!

Подняли. Раненый застонал глухо, словно из подземелья, задрожал сильнее, опять забормотал полувнятно:

— Черт знает… Черт… Черт…

— Флорентия Власыча я принужден буду, по всей вероятности… задержать, препроводить… — лепетал Курц, идя за Литтой к двери.

Она даже не обернулась.

— Ваше дело. Посмотрите на него: хоть воды бы дали.

— Ах, разве я не понимаю? Этакое несчастие. Лучшие друзья — и вдруг такое несчастие.

Фонари замелькали на дворе. Тягучий скрип сапог по морозному снегу, лошадиное отфыркиванье…

— Легче, легче!

Стоны едва слышны. Он укрыт шубой. Литта рядом. Кто-то с другой стороны лепится, избочается сесть, поддерживает раненого. Скрипнули, точно крикнули, полозья…