Борис Казанов - Полынья

- Правильно сделал.

- Она такая женщина, понимала жизнь... - сказал он изменившимся голосом. - Только пропащая была. Вот на коленки становился перед ней..

- Вспоминаешь?

Он нахмурился, вынул из карманов кулаки:

- Любви нет, только уважение...

По дороге открыл дверь в каюту механиков. Там продолжался бесконечный спор:

- Ты про "Сирену" говоришь?

- Я видел "Сирену", вот такие фары на гафеле! "Нивелир" видел?

- Это как "Кострома"?

- Как "Балхаш", трехсоттысячник. Возил жмых в Голландию.

- Ты, наверное, имеешь в виду "Оленегорск"? Типа "О"?

- Да нет! Иллюминаторов нет, вверх открывается. Под каждой койкой крыса.

- Так это же "Грабарь", головное! Типа "Г".

Закрыл дверь.

Пошел набак, чтоб посмотреть буксир.

Начал осмотр с носовых клюзов, где концы были соединены громадной скобой, не сдавливавшей их, а висевшей вроде стальной серьги. Назначения этой болванки старшина не понял и повел рукой дальше, по манилам, обвернутым кожей, а поверх еще слоями парусины, плотно зарученной схватками каболки с наложением "бензельской марки", как с морской печатью. А от этого перегиба, где кончался проводник, отходили контрольные концы, которые лежали на кнехтах вольно, в две-три восьмерки, без добавления стальных тросов, издревле прикладывавшихся к растительным. Кутузов преследовал здесь какую-то цель, и, постепенно отгадывая, что он хотел, Суденко уяснил и простоту соединений на шпиле и барабанах лебедки, и назначение колодцев уложенной слабины, и объяснил для себя загадку со скобой: она будет отходить с концами до носовых отверстий, создавая при ударе толчок, восстанавливающий движение. Трудно было так сразу сказать, что здесь сотворено, поскольку буксир показывает себя в море, но в этой работе, являвшейся вершиной боцманской науки, именно в том виде, в каком она была преподнесена, включавшая в себя риск как непременное условие, открывалась какая-то новая грань кутузовских знаний, отсвечивавших блеском настоящего палубного гения.

Сам Кутузов в это время отбивался от Лепика, толстого комэска с ледокола, который прилетел подобрать водолазов, спящих на "Кристалле".

- Валек! Где же ты был? - кричал он, таща его в пост. - Да я тебя с утра по всей Арктике ищу...

Кутузов, хоть и отталкивал его, но был обрадован:

- Пусти, Константин: ты пьян.

- Стой! Только не встревай... Кто пьян? Хочешь, на одной ноге? Ну, ладно... Смотри, на двух!..

- Отстань!

Но от Лепика не так-то просто было отвязаться.

- Погоди! А ну-ка примерь животик... Чей больше? То-то! Кто тебя в Провидении спас? Снял с перегрузом со льдины? Да я же тебя люблю! - Он расцеловал Кутузова в толстые щеки. - Ты чего такой? Головка болит?

Кутузов, разжалобившись, припал:

- Не взяли, Костя, на "Агат"... Меня! Лучшего боцмана флотилии...

- Стой! Не перебивай... А что такое "Агат"? Мундир заграничный! Чем хуже "Кристалл"? Это же самолет! Жора, скажи?

- "Кристалл" не хуже.

- Лучше! Весь цвет Арктики тут... Скажи, Джон?

- Твоя правильно.

- Пошли, Багратион!

Кутузов шмякнул феску...

Величко окликнул с верхней палубы:

- Поехали?

- Обожди, Миша... Шаров здесь?

- Отдыхает в каюте.

- Миша, подожди! Только не обижайся, ладно?

Величко засмеялся:

- С Лешей поедешь?

- Да.

Как-то не торопясь, расчехлили шлюпку, поставили на воду. Шаров, отвинтив бак, долил его бензином, который сливал из длинного короба, без лейки. Потом, обмотав вокруг руки шпагат, дернул. Двигатель завелся, и они поехали. Вначале бухтой, в объезд угольной дороги. Потом вошли в устье и свернули еще раз в залив, где светилось одно окно. Это окно приближалось, и Суденко оглянулся назад: опять туда, на море, словно хотел представить, каким оно будет завтра.