Сергей Коковкин - Кольцо

Самое страшное, что Женя мчался тогда со студии в театр по его вызову. Это было через день после скандала, когда он объявил Жене, что следующее его опоздание будет последним. Пусть выбирает: кино или мы.

Теперь у Жени осталось только кино. Которое никто никогда не увидит.

Путь впереди открылся. И Влад, с трудом преодолевая нетерпение, пустился в общую карусель.

Проезжая то место, Катя пыталась отвернуться, но глаза сами повернулись туда. Вот здесь, перед эстакадой, он пошел на обгон и столкнулся лоб в лоб с тупоголовым "чероки". Кто-то повесил на столб железный венок. Убого...

Он знал за собой умение фокусировать внимание на самых незаметных пародоксальных подробностях. Когда вещи видны сами по себе, вне зависимости от нахождения, происхождения или принадлежности кому-либо. Вещь как она есть. Человек как он есть. Время как оно есть. Кого мне жалко? Нас. Всех нас, не умеющих любить.

Джип вынырнул тут же слева, прижав их к самому бортику. Влад с трудом выровнял машину.

- Зачем ты поехал здесь? Можно было спрямить по бульварам.

- Я не нарочно. Это моя трасса. Наша трасса, в конце концов.

"Надо снять этот безвкусный венок, - подумала она. - Прийти ночью и снять".

Мельтешила мимо кавалькада. Лица, лица, лица... Они не излучали ни дружелюбия, ни понимания, ни просто человеческой солидарности. Каждый из них, если что случится, никого не пожалеет, и вас, любимых, в первую очередь. В последнее время люди вызывали у него гнетущее отчаяние.

- Осторожно! - вцепилась она в его руку, когда из встречного ряда отделилась машина, нацелившись уже прямо на них. Влад успел увернуться в последний момент.

- Подонки, - кричала Катя, - они нарочно!

Она уцепилась за Влада и тянула куда-то в сторону, вырывая руль.

- Отпусти меня, - прошипел он свистящим шепотом, едва сдерживая себя. Никогда не хватай меня за рулем.

- А ты меня! Тоже никогда не хватай, - ровно сказала она, постепенно сбросив оцепенение. Когда она увидела "чероки", она вздрогнула от омерзительной близости его черного гроба. Какой-нибудь патриот, сидящий за рулем иномарки, чувствовал себя квазихозяином Москвы. Как они потрясающе все приспособились!

Эта история не понравилась Владу. Он не заметил машины в зеркале, она смазала по нему и исчезла бесследно. Но все было и так ясно. Слева на взгорке Самотёки, у кинотеатра стояли они. И хотя он их не видел, он знал, что они там.

Еще весной на приеме в мэрии, когда ему дали на выбор несколько зданий (театр давно перерос свой подвал), он выбрал этот старый, забытый, единственный кинотеатр на кольце.

- Что там теперь? - наивно спросил он.

- Ничего, - ответили в управлении, - зал игровых автоматов. Аренда кончается через год.

- За год мы все успеем, - решил тогда Влад. И подписал Самотёку.

Но денег на капитальный, как всегда, не хватало. А кроме создания сцены они замахнулись на цокольный ресторан. Проект с архитектором тогда разрабатывал Женя, он же и сделал первый взнос. После сериала у него накопились деньги. Игорный зал в ободранном кинотеатре вела какая-то шушера, но кто стоял за ними, Влад не знал.

Неужели и их души так же безостановочной чередой кружат над кольцом? И будет ли его душа когда-нибудь так же стремиться вслед за всеми? Если да, то он сможет проверить это очень скоро. Высшая точка отсчета показалась ему абсолютно доступной.

Летая во сне постоянно, он знал, как легко и естественно подняться в воздух, как без усилий, ничуть не напрягаясь, а лишь направляя толчками тело, набрать высоту. И уже оттуда, с птичьего полета разгадывать всех оставшихся, отрешенно следя за хитросплетениями их жизней, обретая в свободном полете окончательную свою от них независимость.

Предзакатное солнце полоснуло по глазам, и Влад опустил щиток. С кольца они свернули на запад. Вереница покатила живее. Внизу впереди уже замаячил их новый дом.

Женя бы не простил. Нет, Женя бы понял. Женя бы понял, но никогда не простил. Ее судьба так причудливо непостоянна, что с кем бы она ни была, Влад все равно бы все переиначил. Он всегда вел себя так, будто сам и сочинил все это. И ее, и Женю, и всю их конечную жизнь. Он сочиняет бегущее время, как придумывает спектакль. И кто примет в нем участие - тот пропал.

- Вон, - показал он, - вон там, под облаком.

Такой Москва не была никогда. Ни в начале века, ни при Советах, ни после. Подновленная, перекрашенная, несмотря на изрядную безвкусицу, она удивительно похорошела. И смотрелась почти (а в центре и вовсе без скидок) настоящей Европой. Разве можно сравнить с той потемкинской деревней, что встречала олимпийцев лет двадцать назад? Теперь ее новые дома, поставленные наобум, без всякого расчета на спрос, стояли все-таки прочно на своих ногах. И простоят так еще долго, если нас Бог убережет от маразма.