Максим Горький: Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Семиков. Какой несчастный случай!

Китаев. Ну тебя к чертям! Неинтересно с тобой.

(Закуривает. Вышла Людмила, взяла стул, ушла. Оба смотрят вслед ей, потом друг на друга. Семиков складывает шахматы в ящик. Доносится пение скрипки.)

Семиков. И под стихами приятно подписать: Се-ми-оков.

Китаев. А всё-таки как ловко ни играй на скрипке, — гармонь преобладает её.

Семиков. Теперь стихи легко у меня текут.

Китаев. Как слюни. Я, брат, творчество твоё — не люблю, жидковато оно.

Семиков. Ты не понимаешь, а Троеруков…

Китаев. Он тебя хвалит, потому что — запуганный интеллигент. Хотя — башковатая личность… Правильно говорит: конечно, говорит, существует масса, но — без героев история прекращается. Это — верно: ежели я себя не чувствую героем, так меня вроде как и нет совсем. Тут можно дать такой пример: построили судно, так допустите его плавать, а ежели оно всё на якоре стоит, — так на кой чёрт его нужно?

Семиков. Да, это верно!

Китаев. Или пошлют человека в болото — плавай! А — куда по болоту поплывёшь? Вот, примерно, я…

Людмила. Китаев, ну-ка поди сюда, помоги.

(Китаев уходит.)

(Семиков вынул книжку из кармана, читает, шевелит губами.)

(Входит Миша.)

Миша. Ты чего тут делаешь?

Семиков. В шахматы играл.

Миша. Спевка — здесь, в семь?

Семиков. Да.

Миша. Арсеньеву — не видал?

Семиков. Была, занавес чинить ушла.

Миша. Стихи читать будешь?

Семиков. Могу.

Миша. Старые?

(Людмила в дверях.)

Семиков. Нет, вчера написал:

Миша. Ну, ты это брось! Кому интересно, чего ты не понимаешь?

Людмила. Как это, Ванечка, в башке у тебя заводятся такие скушные слова? Пахинида какая-то…

Семиков. Говорят — «панихида», а не «пахинида».

Людмила. Ну — ладно, сойдёт и пахинида! Сбегай-ко в клуб, там, наверное, дядя, скажи — обед давно готов. И Арсеньеву зови, если она там… (Семиков обижен, уходит. Людмила садится на стул.) Знаешь, как Саша Осипов прозвал его? Стихокрад; он, говорит, чужие стихи ворует, жуёт их и отрыгает жвачку, как телёнок. Ой, Мишка, надоело мне хозяйничать! Учиться хочу, а — как быть? Уговариваю дядю — женился бы! А я — в Москву, учиться! Ежели здесь останусь — замуж выскочу, как из окна в крапиву.

Миша(солидно) . Замуж тебе — рано!

Людмила. Много ты понимаешь в этом! Не бойся, за тебя не пойду.

Миша. Да я бы и не взял эдакую…

Людмила. Ох, ты… барашек! Нет, серьёзно, Мишка, ты — умный, ты послушай: дядю оставить на чужого человека — тоже не годится, работает он, как пятеро хороших, пить-есть ему — некогда, обшить, обмыть его — некому, о себе подумать — не умеет.

Миша. Ты с Арсеньевой посоветуйся…

Людмила. Советовалась. Она решает просто — учиться! А мне дядю-то жалко, он меня на ноги поставил. Начала от скуки цветы сажать. Ну, — люди из сил выбиваются, а я — цветочки поливаю. Стыдно.

Миша. Да уж… Смешновато.

Людмила. Костю Осипова не видал?

Миша. Нет. Не понимаю, где он увяз? Третьего дня пошёл в Селище, в сельсовет…

(Арсеньева входит.)

Арсеньева. А я вас ищу, Миша! Вот вам парусина, краска, кисти, лозунги ликбеза, идите-ка, намалюйте их поскорее, получше.

Миша. Дело знакомое. Людка, у тебя — можно?

Людмила. Иди, только не очень пачкай там.

Миша. Ладно. Буду — не очень.

Арсеньева. Почему у тебя мордочка скучная?

Людмила. Всё потому же…

Арсеньева. Слушай-ка, у Сомовых работает кухарка.

Людмила. Знаю, Фёкла, забавная старуха…

Арсеньева. Не нравится ей там. Вот, давай пристроим её к дяде. Человек она хороший, честный и неглупа.

Людмила. Поговорить бы с ней. Кто это?

(Крыжов идёт, осматриваясь.)

Людмила. Вам кого, дедушка?

Крыжов. Иван Терентьев здесь живёт?

Людмила. Здесь.

Крыжов. Ну вот, я к нему. Дочь, что ли?

Людмила. Племянница.

Крыжов. А это — жена?

Людмила. Нет ещё.

Крыжов. Невеста, значит.