Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Сомов.

Анна — его мать.

Лидия — его жена.

Яропегов.

Богомолов.

Изотов.

Дуняша — горничная.

Фёкла — кухарка.

Троеруков.

Лисогонов.

Силантьев.

Титова.

Арсеньева — учительница.

Дроздов.

Терентьев.

Людмила.

Крыжов.

Китаев.

Семиков.

Миша.

Сомов — инженер, лет 40, говорит суховато; под его сдержанностью чувствуется сильное нервное напряжение, в сценах с матерью — резок и даже груб, в сцене с женой, обнаруживая своё честолюбие, откровенен не потому, что говорит искренно, а потому, что проверяет себя.

Анна — его мать, — лет 60, женщина бодрая, хороших «манер».

Лидия — лет 27, ленивые движения, певучий голос, жить ей одиноко и скучно; Арсеньева оживляет воспоминания юности её, и потому она тянется к ней.

Яропегов — лет 40–42, - школьный товарищ Сомова, человек, которого Лидия объясняет правильно.

Богомолов — лет 60, - обижен, обозлён.

Изотов — лет 55, - картёжник, любит поесть, выпить.

Троеруков — неудавшийся авантюрист, человек, способный на всё из мести за свои неудачи.

Титова — лет 45, - толстая, пошлая, неглупая.

Арсеньева — лет 30, - человек, увлечённый своим делом.

Терентьев — лет 35, - рабочий, директор завода, добродушен.

Дроздов — лет 30, - красив, суров, недоверчив.

Китаев — лет 30.

Крыжов — за 60 лет.

Семиков — лет 25–23, - вялый парень.

Миша — лет 20.

Дуняша — тоже.

Людмила — 18-20лет.

Фёкла — за 60 лет.

Лисогонов — тоже.

Силантьев — лет 45.

Новенькая, деревянная дача. Терраса; у стола — Анна Сомова, в капоте, пенснэ; читает газету; пред нею — кофейный прибор.

Дуняша. Спекулянт масло принёс.

Анна. Во-первых: надо говорить — частник, а не спекулянт.

Дуняша. Мы так привыкли.

Анна. Спекулянт — обидное слово, обижать людей — дурная привычка. Во-вторых: где Фёкла?

Дуняша. Ушла куриц покупать, что ли…

Анна. Пусть Силантьев подождёт.

Дуняша. Он денег хочет.

Анна. Просит, а не — хочет.

Дуняша. Не хотел бы, так не просил.

Анна. Вы говорите много лишнего. Пусть придёт сюда. — (Сердито, через газету смотрит вслед Дуняше. Отшвырнув газету, подходит к перилам террасы. На лестнице Силантьев, мужик лет 45.) Здравствуйте, Силантьев!

Силантьев. Доброго здоровья, Анна Николавна.

Анна. Ну, что у вас, как — дочь?

Силантьев. Плохо.

Анна. Не помогает доктор?

Силантьев. Нет. Да ведь какой она доктор, извините…

Анна. Что ж она говорит?

Силантьев. Да ведь что ей говорить? Она не её, она — меня всё лечит. Не так, видишь ты, думаю я, не её мыслями. Я ей говорю: «Ты — брюхо лечи, а не душу, душу лечить — дело не твоё! Ты, говорю, себе душу-то полечи».

Анна. Очень жаль, что Маша захворала, я так привыкла к ней.

Силантьев. Новая-то у вас бойка больно.

Анна. Да, вот до чего дожили мы, Силантьев!

Силантьев. Не говори! Дышать нечем. Комсомол этот, Мишка: «На Кавказ, говорит, надобно Марью-то». Это — в старину солдат на Кавказ посылали, а она девка.

(Сомов вышел, стоит у стола, разбирая газеты, прислушивается.)

Силантьев. Учит меня: «Ты, говорит, богатый, а для дочери денег жалеешь».

Анна. Они — завистливы на чужое богатство.

Силантьев. Ну да! Понимают, что человек без денег — как птица без крыльев…

Анна. А всё, что у нас отняли, — промотали…

Сомов. Надо бы кофе…

Анна. Ах, ты здесь? Позвони…

Сомов. Не действует звонок. Вы уж сами…

Анна. Идите в кухню, Силантьев, я там расплачусь с вами.

Силантьев. Дрова тут возил я вам. Да за двух зайцев…

(Силантьев уходит.)

Анна. Хорошо, хорошо! (Подходит к двери, звонит.) Звонок действует.

Сомов. Не одобряю я эти твои беседы.

Анна. Ах, вот почему не звонит звонок! Ты что хочешь, чтоб я онемела, когда все кругом возмущены?

Сомов. А ты организуешь возмущение, да?

Анна. Мне кажется — с матерью не следовало бы говорить иронически! И даже не поздоровался.

Сомов. Прости. Но твои «беседы с народом», вроде этого торгаша, Лисогонова и…