Ирина Кудесова - Циники

Если бы он - действительно - полюбил: так, как бывает - ... Если бы. Тогда - пусть - подробности боли. Ведь это будет уже - дар свыше. И я безропотно приму его. Но - только...

- Только после тебя, Балашов.

Вернулась от крольчихи в двенадцатом часу: так боялась домой ехать. Около полуночи зазвонил телефон. Сорвала трубку. На пару секунд - обрывок музыки... откуда-то издалека, из глубины. Затем - короткие гудки.

Села на кровать, не переодеваясь. Ждала: покорно, печально.

Не приехал.

* * *

(Он потягивается, садится на стол. Облокачивается на ксерокс.

- И однажды мы поймем, что не любим друг друга.

Старается быть искренним. Чтобы - никакой патоки.

Но без патоки женщину не приручишь.

Солги! И я буду твоей "собаккой".

Не хочешь. Ты труслив или гуманен?

Хорошо. Тогда - на неделю - но: полюби.

- Демьянова, я и так тебя люблю.

Это не та смерть, которой я достойна. Желала иной: быстрой, яркой, мучительной. Смертельной.

А мне говорят: умри... чуть-чуть.

Не умею. Не хочу.

..."Любовь", "смерть", "вечность"... Мы по-разному верим в эти заклинания.

- Для тебя, Иван, эти понятия - лишь хитросплетения звуков и смыслов. Тебе стало бы стыдно, узнай ты, как глубоко люди их ощущают. Скажем так: есть граница стыда в виде разницы в чувствах при словце "никогда". Даже представить себе не могу, связаны ли в твоих мозгах слова "похороны" и "скорбь".

- А "любовь" и "измена" - в твоих?

- Не уходи от ответа. ...В нашей ситуации ты не меньшая сволочь, чем я.

- Мариенгофа читала?

- Нет. А что?

- У него есть роман, называется "Циники". Женщина на глазах у того, кого любит (и кто, безусловно, любит ее), отправляется к новоиспеченному любовнику. Ее никто не останавливает.

- Этот цинизм больше смахивает на садизм.

- Да нет. Просто это полная свобода. Взаимопонимание. Ладно, я поехал. Сегодня провожать не буду: ну, ты понимаешь.

- Понимаю. Особо не балуйтесь - от этого дети бывают.)

* * *

...Утро: похоже на освобождение.

Вчера: клочок музыки; короткие гудки...

Крольчиху и вправду разнесло...

Сегодня: на работе я опять не нужна... Юлька сказала...

Пошла в душ. По квартире бродит морда, с утра вечно смахивающая на фольгу из-под жаркого.

На всякий случай поставила у двери таз с водой. Задвижки так и не прибавилось.

Тонкие теплые струйки осыпают тело.

Клочок музыки... С чего я тогда решила, что он звонит с работы? Ждала, как дура, до полвторого.

Значит, дома сидим, музыку среди ночи слушаем! Развлекаемся! А ребенок-то? Бедный! как он спит только под всю эту какофонию!..

...Было ли это похоже на освобождение?

Из оцепенения в мареве ласкового дождика выводит грохот жестяного таза того, с ледяной водицей.

- Алексей Гаврилович, вы не ушиблись? Эй?

Ванная комната у нас допотопная, дверь - за поворотом. Милого соседушку я не вижу, но слышно, как он тихо матерится.

- Алексей Гаври...

- Иван. Николаевич.

Плащ летит на пол.

* * *

Потом, после:

- Кто тебе дверь открыл?

- Физкультурник, кто. Такой любезный был - прямо до ванной проводил. "Дашенька, - говорит, - моется".

- Сам он "моется". Я медитирую. В прошлый раз сказала ему: скрип двери - и швабра полетит без предупреждения. Я очень метко кидаю швабры. Особенно из-за угла. Этот потаскун на тебе отыгрался.

- Я прямо в таз с водой вступил.

- Тем более ты не можешь сейчас никуда идти. Кофе?

- Только без сахара.

- Помню.

- Все еще? Я думал, уже забыла.

- Не издевайся.

- На той неделе у меня жена уезжает к родителям. На три дня.

- Когда?

- В среду. Show must go on.

* * *

Три дня - пошли.

Иван приводит меня к себе, в гости. Живут, оказывается, с его бабушкой. У бабули - идея фикс.

- Ванечка, не могу... Помру я скоро...

Мне:

- И так она - уже лет пятнадцать.

Ей:

- Ба, помочь, что ли?

- Не надо.

Полная свобода: взаимопонимание.

* * *

Очень выигрышный фильм - для парочек.

Я видела его в Таллинне - на большом экране. Иван же - на видео, в тряпочной копии.

Восемь вечера, будний день: народу в зале - кот наплакал.

В темноте пробираемся наверх, на балкончик: прямо над входной дверью. Смотрю вниз, в пропасть. На полу - ниточка света.

- Мы дверь не прикрыли.

Ниточка тает, пропасть чернеет.

...Балашов кивает на экран:

- Что, Дашка, слабо тебе - как она?

- Мне? Слабо?

Ставлю ногу на бордюрчик балкона, поднимаюсь. Снизу - пропасть.

Балашов придерживает меня.

Мои руки распахиваются, откидываю голову.

Те двое, на носу плавучего мира посреди Атлантики - судя по всему, были счастливы.