Ирина Кудесова: Циники

Идем по мокренькому Тверскому бульвару: рука в руке. Горят фонарики, зябко. Все спрашиваю себя: что ты чувствуешь? Радость? Приближение любви? Предощущение счастья?

Ничего, кроме легкой неловкости. К тому же он сжимает мою руку слишком сильно, кольца врезаются в пальцы: довольно неприятно. Но сказать об этом я не решаюсь.

Говорим о чем попадется. Перемываем косточки сотрудничкам. Балашов гонит какую-то пургу про инопланетян. Я никак не могу расслабиться.

Сквозь табор неотвязных приарбатских художников, сквозь тьму петляющих узеньких улочек - в тепло и свет, в ласковый мирок из белого камня и темного дерева. Толстощекий симпатяга-негр подрагивает бессчетными спутанными косицами, - голос крадется, вплетается в саксофонную вязь.

Балашов периодически отделяется от стойки с рюмками глинтвейна. С каждым "отделением" я чувствую себя все более благостно.

Нам повезло: какая-то парочка ушла прямо у нас на глазах, мы тотчас захватили освободившееся жизненное пространство. По соседству же на лавочке-жердочке нахохлились два немца: им столика не хватило, а еды заказали - море. Сидят, клюют с коленей.

Мы знакомимся с хорошенькой грузиночкой и ее кавалером - оба - студенты консерватории. Он - композитор, она - скрипачка. Балашов заводит "светскую беседу": сквозь горячую волну глинтвейна, сквозь поток джаза ко мне пробивается его голос, - голос говорит о музыке. Он так страстно говорит о музыке, будто о любви, будто о живом. Тепло. Так тепло. Может, я смогу тебя полюбить. Уже почти люблю. Говоришь о музыке, как о живом. Я люблю тебя.

В одиннадцать смотрю на часы. Как не хочется.

Двадцать пять минут двенадцатого. Уже не проводит.

Еще десять минут. Что жена скажет?

- Ничего не скажет. У меня железное алиби. Домой сегодня не ждут.

Попалась, птичка.

...У храма Христа Спасителя колесом ходит ветер - ощипывает безответные деревца. Дорожные рабочие в рыжих тужурках похожи на огромные пятиконечные листья: кленовые.

Балашов опирается на блестящую чугунную оградку:

- Жизнь - это рутина. Я бы сдох, наверно, если бы вот таких моментов не было.

Однако обидно. Ушло то время, когда ты была целью. Теперь ты - составная "момента", десертное блюдо.

Вот и гадай после этого: любить - не любить? Плюнуть - поцеловать? К сердцу прижать - к черту послать? Все просто: не "или" - "и".

"И": сейчас любить - завтра забыть. К сердцу прижать - и после отправить к чертям собачьим.

Циник несчастный. Ты у меня еще поплачешь.

Но пока надо жить, выживать. Вырастить в себе карликовую любовь печального, ласкового уродца. Слабенькое создание, не способное к мятежу. Вот оно, счастье.

Идем по ночному Тушино. Даже ревновать буду не вправе.

Да бог с ней, с ревностью. Никто никому не нужен. Чего ревновать-то? К примеру, у Балашова это чувство вообще атрофировано. По его собственному утверждению.

Дома: Иван осматривается, я выскальзываю на кухню, ставлю чайник.

- Ты что будешь: чай/кофе?

- Кофе. Только без сахара.

- Как - без сахара? Горько же.

- Я всегда так пью.

Даже размешивать не надо. Захожу с чашками в комнату. Иван жонглирует тремя мячиками киви.

- В кармане нашел: тебе нес. Ты же их любишь, кажется.

- Я их обожаю.

"Кажется". Для тех, с кем сближаемся, мы - незнакомцы с миллионом привычек и пристрастий. Шажок за шажком познаешь: страстно говорит о музыке, сносно жонглирует, слишком крепко держит за руку, не боится промочить ноги; холодноватый запах одеколона, упрямые волосы, неотступные губы, привкус несладкого кофе.

Шажок за шажком.

...Иван берет у меня из рук чашку, ставит на пол.

Восторженная покорность; шажок за шажком, в тепленькую нестрашную волну. Все дальше - по сырому песочку, босиком. Волна набегает, откатывается, ласкает босые ступни. Дальше! - в нежный своевольный поток, в хмельное безвременье, в ошеломляющую новизну прикосновений. Мгновения, года - обморочное погружение: меж пестрых диковинных рыб, сквозь ласковые водоросли - на дно. Забыть ли?

...Ты тоже познаешь - шажок за шажком. Любит киви: значит, купим еще. Чудно фотографирует: значит, пробьется. Тихонько вскрикивает: значит, счастлива.

А я просто боюсь утонуть, погибнуть. Боюсь никогда не забыть. Что может быть страшнее?

Два часа сна. Вот и утро. Простыня - комом, голова раскалывается. Огляделась: разбили теткину рюмку. Одну из шести. Может, не заметит.

За окошком - серый день, морось.

Куда ты...

- Иван. Иван!

Рябь на поверхности губ. Улыбка: