Вячеслав Курицын - 7 проз

- Жить сколько?

- Такой вопрос, - смутился Цыганко. - Поймите, я же не гадалка.

- Поэтому я и спрашиваю вас, - очень серьезно сказал Упокоев. Сколько?

- Думаю, у нас с вами есть три месяца, - доверительно произнес Цыганко.

Потом опомнился, спохватился.

- Но мы должны с вами помнить, что всегда есть шанс, медицина не стоит на месте, пусть даже операция в нашем случае уже невозможна, - лепетал Цыганко, неловко помогая Упокоеву натягивать плащ. - И, наконец, есть категория чуда, ниспосланная смертным. Я как раз читаю Евангелие от Прохора - апокриф, только что вышедший наружу...

- Извините, я опаздываю на похороны, - сказал Упокоев, мягко пожимая руку эскулапа.

Идя вдоль ограды ракового корпуса к своему глубокому черному автомобилю, он подумал, что давно не соприкасался с руками докторов. Вместо руки он всегда протягивал конверт, так что теперь не понять, всегда ли у Цыганко влажные ладони или он вспотел от важности момента. Пока шофер открывал дверцу, Упокоев вскользь успел поймать себя на мысли, что понять это он, возможно, уже не успеет.

За последние годы он много раз провожал в последний путь: друзей и врагов, иногда так и не разобравшись, кем именно приходился ему покойник. И каждый раз к чувству горечи, торжества или к их симбиозу примешивалась странная неловкость за покойного. Не в том дело, что покойник - зачастую человек высокого полета и атлантовой силы - так беспомощен в своей последней постели. С годами Упокоев к этой перемене привык. Смертей, особенно в начале минувшего десятилетия, было много, русский бизнес собирал щедрую дань, первопроходцы, в общем, были готовы. Но смущала какая-то смысловая бедность финальной процедуры... Сегодня на кладбище он сыскал ответ. Все эти люди уходили донельзя банально. Нет, дети, вдовы и кореша старались: гробы с наворотами, священник в запредельном сане, живые цветы из Амстердама, черный гранит надгробья...

И так у всех: гроб, поп, цветы, надгробье... Уход не сопровождался чем-то единственным, неповторимым, что сделало бы акт смерти таинством. Поступком. Сейчас, медленно шагая в не столько грустной, сколько скучной шеренге, Упокоев понял, что находится на репетиции. Когда он умрет, примерно те же люди снова придут сюда, пойдут по соседней аллее, но их глаз не различит по какой. Все едино. Они разойдутся, не испытав потрясения. Их переживания сведутся к тому, что они пережили его. Поглядывая друг на друга, они будут думать, кто из них следующий. Некоторые будут спрашивать друг у друга, какова теперь судьба коллекции. Станут примерять к себе. У семьи осторожно спросят, не собираются ли они кое-что, - разумеется, не сейчас, после - продать: имейте нас в виду, мы за ценой не постоим. Иногда коллекции оставляют в дар музеям. Ну и что? Будут висеть таблички "Передано Упокоевым". От шедевров не убудет, они с легкостью переметнутся к другим владельцам, столь же недолговечным. Его имя отпадет от его неповторимой коллекции, как отпадает этикетка... Иллюзия личного обладания рассеется прежде, чем его прах высыплют в железный горшок.

Он почти не слышал, что говорят у гроба, он и так знал почти наизусть. Он подумал о фараонах, которые забирали сокровища с собой. Но это не в европейской традиции, да и позже все равно приходят гробокопатели, облаченные в мантии профессоров археологии. Музыканты вдохнули, натужно грянула медь. Утилизованный Шопен. Один на всех. Отданный на растерзание легионов сизоносых трубачей и валторнистов. Но ведь бывало и как-то иначе? Раньше, когда о смерти помнили загодя, к таким вещам подходили тоньше. Были же реквиемы, в какой-то момент покинувшие пределы кафедральных соборов, можно было даже стать обладателем собственной мессы. Реквием... И можно было, можно было... Вот!

Он любил, когда мысль приходила вот так - внезапно запущенная с тугой тетивы, она точно попадала в нужный проем и звонко неслась по анфиладам мозга, так что физически можно было ощутить ее пронзительный полет. Он не признавал это ни озарением, ни эврикой; в точности он не знал, как назвать мог бы выручить русский мат с его производными, но и это не дотягивало до сути. Вот оно что - реквием! Он должен получить реквием, свой реквием, который уведет его в смерть. Реквием, который будет звучать только на его похоронах - нигде больше. Замрите, живые, это принадлежит не вам! Реквием станет венцом коллекции и никогда не будет принадлежать никому, кроме него. Все будет оформлено юридически, отдельный пункт завещания оговорит статус реквиема - он будет исполняться в годовщины его смерти здесь, на кладбище, нигде больше и никогда. Упокоев не сразу понял удивленные глаза вдовы, которая прочла забытье и озарение на его лице. Насколько мог, он скорчил скорбное бесчувствие, пожал высохшую ладонь в шершавой перчатке.