Владимир Курносенко - Жена Монаха

Медленно отерев сгибом запястья пот, она с наслажденьем хрястала в темную жижу раковины мытой тарелкой.

- А я, - клокоча, шипела, не оборачиваясь, - не всех, не всех, Толя! Не

всех... - и, поперхнувшись рыданьем, благоразумно покидала "поле битвы", испуганная шевельнувшейся в горле яростью.

"Трудясь, трудись притрудно, - говорил Ефрем Сирин, - да избежишь болезни суетных трудов!"

Сидела плакала в ванной, отходила, успокаивалась сама от себя. Он ведь для них же с Арькой эти деньги...

Трудился он притрудно или нет, оставалось загадкою.

- Он отчужден, - защищал он по ее возвращении патрона. - Сам себе не поверил когда-то, а теперь... что же...

- А по мне, Толя, они и не рождались еще, эти "управители-управленцы", и так и уйдут... не приходя в сознание!

Он бесшумно подходил, обнимал чрез фланелевый, даренный к дню рождения халат, - большой, привычно-уютный... не то утешение ее теперь, не то крест.

Разложиться с животного страху до навоза, сделать из него - бывшего себя - кирпич и с энтузиазмом вложиться им в стройку очередной выживальной вавилонской башни... Вот мы все кто! Даже и не лакеи еще...

Он приблизил лоб к ее затылку и, все (как казалось тогда) слыша, нюхал и целовал волосы, не мешая "самостоятельно рассуждать".

- Я, Толичка, стихийная позитивистка какая-то! Марксистка замороженная... Ты сильно хорошо учил меня!

Он едва различимо ржал невеселым смехом, и она, не видя, знала: он поднимает и уводит знакомо в сторону бородатое надоявленное свое лицо.

Сдавала кандминимум в аспирантуре, и ректор, угрызаемый виной за Рубаху, дал согласье быть ее научным руководителем.

Однако, как ни щурься, ни манипулируй женскою всепригодной логикой, свобода в несвободе третьего помощника второго зама прозрелась наконец его женою как фикция. Не было свободы! Было выживанье, приспособленье к беде изо всех амортизационных резервов человечьего организма. Хоть расперефилософствуй тут.

Не выдавая подоплеки (отсутствие живого воздуха на этажах), он, омирщвленный Монах, крепился, шутил шуточки, но лик его гас, басок утрачивал неупотребляемые обертоны, а оборонно-похмельный юмор повторял использованные ходы.

На ум шли фантазии о волках, шакалах и стайных гиеновидных собаках, в безлайном, но усердном сопении гнавших красавца оленя на замаскированную под так и надо яму.

* * *

Е.В. слизывает со щеки нечаянную теплую слезинку и усилием глазных мышц возвращает в фокус расползшиеся по бумаге буквицы.

"Дядя Геня тоже ж Онегин, - разъясняет без мудрованья Сысина Людмила, а не вредный! Огород вспахал на Серко, а денег не берет. Так сойдет... Мы-то теперькось в бедные с баушкой обреклися..."

* * *

Махнувшись руководящими креслами, Булат и Злато, умной дружбы не руша, тасовали челядиную колоду... Ужесточались реалии. Тесней, бескомпромисснее сдвигались столы вкруг Питающей Трубы (она ж Корыто).

Для близиру перекинув из третьего помощника второго зама во вторые третьего, травоядного Рубаху в конечном конце-итоге сократили...

Однако, на беду или счастье, не совсем, получилось, на улицу.

Еще за полгода д о, по нудьбе ближайшего отца-командира, "Тол-Дреич" сделал пробу пера. В курируемой администрацией газете он что-то такое осветил - Е.В. не читала, к сожалению, - и, как засим выявилось, произвел впечатление.

В редакцию пришло с полдюжины писем, статья попала в интернет и (факт отмыкающий) имя "Анатолий Рубаха" молвлено было в недрах самой не к ночи будь помянутой журналистской братии.

Сокращенному Рубахе - "Сократу" - предложили поработать на северах.

Те самые пресловутые технологии по работе с электо...

В сляпанных наскоро предвыборных газетенках, в закуржавелых "северных правдах" и чуть не в прокламациях "Анатолий Рубаха" растолковывал меньшому брату электе как бы нечто сутевое и не суетное.

О зарубежном актере, "прямом и смелом", игравшем одиноких неулыбчивых ковбоев, о его, Рубахи, тренере по пятиборью, скромном и нищем теперь трудяге-ветеране, о залитых водой подземных переходах, копанных по чутью-указке мэра-экстрасенса, и о том, что, по Аристотелю, "всякая вещь стремится к своему месту..."

Денег как-то не заработалось, но зато свежеиспеченный пиит преподнес в дар дождавшейся Сольвейг незамысловатые сии поделки.

И самому ль автору, наскучавшись, обрадовалась она так, почудилось ли что опять из иных пространств и эонов, но только опусы в северных газетах поразили Сольвейг в самое уже разбитое ее сердце.