Пауль Куусберг - Одна ночь

Хотя приходилось общаться с родственным народом и они вместе с вепсами удивлялись обилию одинаковых слов, представители угро-финского племени были не щедрее славян." Точнее говоря, вепсы перебивались так же, как и русские. Валгепеа нигде не приметил амбаров с полными засеками зерна и муки и подполов с кадками масла и развешанными копчеными окороками. На веревочках висели только пучки табака и низки грибов, иногда встречалась еще сушеная рыба. Валгепеа все примечал, находил случай сунуть нос в чужие закрома. Как в русских, так и в вепских селах колхозники сетовали на одно: война подняла нормы заготовок, себе почти ничего не остается; как свести концы с концами, дожить до нового урожая, того и бригадиры с председателями не знают, чешут затылки. Много хлеба осталось на полях - трактористов, шоферов и всех, кто помоложе, забрали в армию, а тут еще снег выпал раньше обычного. По крайней мере, так понял Валгепеа, остальные меньше интересовались этим. В Сибири Валгепеа, к удивлению своему, обнаружил, что хлеб обмолачивали еще в январе.

Вепсы спрашивали, как эстонцам жилось на родине, они отвечали, что так же, как до войны ленинградцам. Люди сознательные, никто больше на эту тему не распространялся, даже Юлиус Сярг, "Отсталое захолустье", - решил Койт. "Беда, видимо, в ведении колхозного дела", - сказал Сярг. "Крупное коллективное землепользование является передовой формой ведения хозяйства", - заявил Койт. "По утрам ходят по домам и выгоняют людей на работу", - буркнул Сярг, Валге-пеа не спешил высказывать свою точку зрения, с- бухты-барахты судить ни о чем нельзя. Мария Тихник винила во всем войну. Яннус напомнил о высоких горках подушек на кроватях и широких лежанках. Кровати и горки подушек они видели только через дверь, обычно пришельцев помещали в передней. Дагмар сказала, что русские - люди хорошие, куда душевнее и приветливее, чем эстонцы, которые завидуют и чернят друг друга. Маркус принял замечание об эстонцах на свой счет. Боцман согласился с Дагмар и добавил: не забывайте, что эвакуированные, как саранча, объели все деревни, что они наказание для жителей, которые вынуждены давать им приют, а сами - тесниться. Дагмар спросила: были бы эстонцы такими же гостеприимными, если бы каждый день через их дворы тянулись полуголодные и завшивевшие беженцы. Яннус принялся защищать Эстонию, сказал, что не стоит представлять свой народ в таких черных красках. Койт заговорил о равенстве наций. Потом, уже в Эстонии, узнали, что многие дорогие вещи и ценности, даже мебель, перекочевали от горожан к зажиточным хуторянам, что меновая торговля процветала на родине куда шире и цены были даже очень кусачими.

Они сдержали слово и не совершали ночных переходов. Но в снегопад шли - снега в том году вообще было в избытке, снега и холода. Пользовались большаками, а счастья на машину все равно не было. Машины вообще проезжали редко - почему, они так и не поняли. Позже выяснилось, что наши войска вернули Тихвин и эвакуировавшиеся ленинградцы уже не делали такой большой круг. Альберт Койт с превеликим удовольствием спросил бы тогда Юлиуса Сярга: наконец-то он понимает, что недооценивал боеспособность Красной Армии? - но Сярга с ними в то время уже не было.

Маркус больше с Дагмар о Юхансоне не заговаривал, она этого избегала. К Маркусу относилась так, будто его и не существовало, никогда не обращалась к нему, ничего не спрашивала и, если случайно оказывались рядом, немедленно отходила. Иногда Маркус ловил на себе ее взгляд, пытливый и словно умоляющий, но он сразу же становился холодным и даже презрительным, когда встречался с его взглядом. Все между собой говорили, что Дагмар оттаяла, способна, во всяком случае, внешне не показывать своего горя. И только Маркус молчал, ему казалось, что Дагмар близка к отчаянию. Хотя она ни на что не жаловалась, курила, шутила и смеялась. Пудрилась и красила губы, попросила у молодой вепчанки щипцы для завивки и накрутила себе локоны. Юлиус Сярг искал общества Дагмар, почти два дневных перехода они прошли рядом. Двадцать пять километров, семь-восемь часов. С Яннусом Дагмар по-прежнему ладила. С Койтом говорила о литературе и театре; Койт рассказал Маркусу, что Дагмар, оказывается,' прочла уйму художественной литературы на эстонском и английском языках. Койт продекламировал на память на английском языке монолог Гамлета "Быть или не быть", и он читал по-немецки и по-английски. "А любезничали вы между собой на немецком или на английском?" - желчно спросил Маркус; Койт не понимал, какая муха укусила друга. На всякий случай он приписал Маркусу еще и завистливость.