Пауль Куусберг - В разгаре лета

Руутхольм ничего больше не спрашивает.

И держится как-то отчужденно, Наверно, не верит мне,

Хочу сказать Акселю, чтобы он не сомневался во мне, но не говорю. Некогда молоть языком. Сворачиваю в боковую улочку. Не успеваю сделать и двух шагов, как меня кто-то догоняет и хватает за плечо.

Это Руутхольм.

Наш директор, наш политрук. Мой товарищ.

- Не делай глупостей, - сердито говорит он. Почему он так говорит?

Что его так разгневало? Произношу одно-единственное слово: - Хельги.

- Хельги?

- Хельги.

Руутхольм как бы раздумывает,

- Ступай, раз не можешь иначе, - говорит наконец он. - Только живо. У нас нет времени.

- Я мигом. Не ждите меня, сам вас догоню.

Я рад, что он в конце концов понял. Пускаюсь бежать. Аксель прав - нам нельзя терять времени.

Дом, где жили Уйбопере, недалеко отсюда. До него рукой подать, от бывшей улицы Гиргенсона, теперешней Промышленной, - пятый или шестой от угла. Мне не приходится его искать - я ведь уже бывал там. Никто не открыл мне тогда дверь в квартире Уйбопере. Старушка с добрым лицом объяснила мне, что Уйбопере уехали еще больше месяца назад. Я сказал спасибо и ушел. Сегодня, знаю, повторится то же самое. На стук никто не ответит. В коридоре я вряд ли кого встречу ночью. Старушка с добрыми глазами наверняка спит. Хотя нет, наверно, в такую ночь никто не спит спокойно.

Дворовые ворота на замке. Без долгих размышлений перелезаю через них. Наружная дверь, к счастью, не заперта. От самой двери идет вверх кривая лестница со скрипучими деревянными ступенями. В несколько прыжков взлетаю на второй этаж. Квартира номер шесть. Но в коридоре темно, и я не вижу номеров на дверях. Впрочем, неважно: я помню, что квартира Уйбоперепоследняя справа.

Стучу. Тихо и осторожно, словно боюсь кого-то напугать. Жду. Ни звука. Стучу еще раз, уже погромче. Опять молчание.

Постучав безрезультатно в третий раз, начинаю спускаться вниз. На первом этаже кто-то приоткрывает дверь и смотрит мне вслед. Я поворачиваюсь, но дверь, щелкнув английским замком, тут же захлопывается. Я не решаюсь стучать в дверь, закрывшуюся перед самым моим носом.

На дворе появились люди. Две женщины и мужчина, волочащие большие узлы. При моем появлении они пугаются. Они только что вернулись откуда-то со своими тюками, поскольку ворота теперь открыты,

Подхожу к ним и спрашиваю:

- Вы из этого дома?

- Нет, - говорит мужчина.

- Да, - говорит одна из женщин.

- Это наше барахло, - объясняет зачем-то вторая,

- Чего разболталась? - одергивает ее мужчина.

- Вы не слышали чего про семью Уйбопере? - спрашиваю я.

- Мы ничего не знаем, - отвечает мужчина,

- Они в Россию уехали, - говорит женщина, сообщившая, что она из этого дома.

- Дочка ушла, кажется... - хочет мне что-то объяснить вторая женщина.

- Нечего сплетни разводить, - опять обрывает мужчина.

Я продолжаю допытываться:

- Что вы знаете о дочке?

- Больше ничего - мы уже сказали все, - говорит мужчина.

- Да-да, - роняет женщина.

- Так и есть, - говорит вторая. Делаю еще одну попытку:

- Дочка не заходила домой?

- Нет-нет, - чуть ли не с испугом говорит женщина. - Разве она теперь может? - возражает мне вторая.

- Пошли, - отдает команду мужчина.

Больше мне ничего не удается выпытать. На прямой вопрос, не дошло ли до них каких плохих вестей о младшей Уйбопере, они отвечают все с той же уклончивостью. У женщин вроде бы вертелось что-то на языке, но мужчина одернул их. Несомненно только одно: Хель-ги домой не приходила. Пытаюсь" успокоить себя тем, что женщины просто побоялись сообщить совсем чужому человеку о вступлении Хельги в истребительный батальон - вряд ли они могли дать мне какие-нибудь более точные сведения, - и все-таки меня охватывает такое чувство, будто я получил известие о смерти. Будто мне прямо сказали о том, чего я все время боялся.

Да, я потерял последнюю надежду.

Все пережитое смешалось вдруг в одно и навалилось на меня всей своей тяжестью. И убеждение, что Хельги погибла, и сознание, что нам не защитить Таллин и что будущее не сулит ничего радостного.

Я вдруг перестаю торопиться. Правда, уговариваю себя, что должен как можно скорей догнать товарищей. Я ведь обещал, но если так тащиться, то мне нипочем за ними не поспеть. Надо бы пуститься бегом, а я даже не прибавляю шагу.

Разум подсказывает, что куда разумнее, чем возвращаться на тот угол, где я оставил товарищей, свернуть сразу же на улицу Гиргенсона. Выгадал бы метров сто. Но я не сворачиваю.