Дмитрий Мамин-Сибиряк: Слёзы Царицы

– - Джучи-Катэм, я знаю твоё львиное сердце… -- шептала она, продолжая его обнимать, -- я знаю, что ты всегда любил меня… Но у меня одна к тебе просьба: уходи отсюда и забудь Кара-Нингиль. Я тебя целую, как брата, а моя любовь там, внизу… Дай мне умереть здесь одной, и я умру, как царица.

– - Я счастлив… -- отвечать Джучи-Катэм, -- да, я счастлив, что умру вместе с тобой, моя царица. Если жизнь нас разлучала, то пусть смерть соединит… Да будет благословен тот час, когда глаза мои увидали тебя в этих развалинах!

Проходит день над Чолпан-Тау, проходит другой. Весело пирует Аланча-хан в своей палатке и всё смотрит на Кузь-Тау, на вершину горы, где всё точно умерло. Истомившиеся от жажды лошади не могли больше ржать, и радуется сердце Аланча-хана. Скоро наступит тот желанный час, когда Кара-Нингиль сдастся, и он приведёт её в Зелёный Город своею пленницей и велит её казнить, как Джучи-Катэм казнил Узун-хана. Солнце не должно видеть ханской крови… Веселится Аланча-хан и веселятся с ним его спутники.

Утром и вечером выходит из стана Уучи-Буш и кричит:

– - Эй, вы, вороны, сдавайтесь… Аланча-хан поступит с вами, как велит его ханское сердце. Всё равно, передохнете с голода…

– - Приди и возьми, -- кричит с горы Джучи-Катэм. -- Ты, старый дурак, не стоишь даже того, чтобы тебя повесить.

Ах, как мучились бедные лошади на вершине Кузь-Тау, и как болело за них сердце Кара-Нингиль!.. Они уже теперь не могли ржать, а только стонали, как люди. По ночам они лизали холодные камни, но днём солнце жгло так беспощадно, и лошади просто бесились от жажды и грызли друг друга. Ак-Бибэ лежала, как мёртвая, и всех бодрее чувствовал себя Байгыр-хан. Каждый вечер старик поднимался на вершину стены и здесь пел свои песни.

Прошёл четвёртый день, Аланча-хану надоело ждать, и он ночью велел сделать вылазку, но она кончилась тем, что Джучи-Катэм убил ещё четверых, а остальные бежали. Изнемогавший от жажды Джучи-Катэм чуть не умер от утомления, и Кара-Нингиль ухаживала за ним, прикладывая холодные камни к его голове.

На шестой день умерла Ак-Бибэ. Как страшно мучилась бедная девушка, и как она просила воды, чтобы смочить запёкшийся рот, но воды не было… Ей всё представлялось, что враги делают новый приступ, и она просила убить её, а не отдавать на позор Аланча-хану. Её похоронили в глубоком колодце, который был когда-то вырыт на Кузь-Тау. Джучи-Катэм горько плакал над могилой погубленной Узун-ханом дочери, и это горе придавало ему силы.

– - Не плачь, Джучи-Катэм, -- утешала его Кара-Нингиль, -- Ак-Бибэ счастливее нас… Она больше не мучится. Она не чувствует жажды, позора, болезней, чужой и своей несправедливости.

– - О, да, умереть, скорее умереть! -- шептал Джучи-Катэм, закрывая своё лицо руками. -- И ты, Кара-Нингиль, утешаешь меня?.. Ты -- моё солнце, которое одним даёт жизнь, а других заставляет умирать… Я боюсь только одного: быть несправедливым в последнюю минуту и к себе, и к тебе… Ты -- моя Голодная Степь, с которой я похоронил всё!..

О, как мучилась, как страшно мучилась Кара-Нингиль!.. Стоило ей закрыть глаза, как всё застилалось красным огнём, -- он, этот огонь, пожирал её. Даже ночью не было пощады, и всё небо казалось кровавым, а звёзды смотрели с него страшными огненно-красными глазами. Если лошади так страшно умирали от жажды, то Кара-Нингиль мучилась вдвое, и нравственные муки были тяжелее физических страдании.

– - Нет, я царица… царица… -- шептали запёкшиеся губы Кара-Нингиль, те губы, которыми она целовала Аланча-хана. -- Он не увидит моего позора… он не услышит мольбы о пощаде… я -- царица…

Прошло семь ужасных дней и семь ужасных ночей, и когда над Чолпан-Тау поднималось утреннее солнце, заключённые на вершине Кузь-Тау думали: это восходит наше последнее солнце. Лица у всех посинели, исказились и сделались страшными. Они старались не смотреть друг на друга. У Кара-Нингиль распух даже язык, и она с трудом могла говорить. Джучи-Катэм едва держался на ногах, и чтобы перейти с одного места на другое, он употреблял нечеловеческие усилия. Бодрее всех оставался Байгыр-хан, но он совсем помешался от голода. Смерть шла к ним быстрыми шагами.

Кара-Нингиль ждала наверху стены. О, как трудно было ей подняться сюда, но это было нужно… Она смотрела вниз, на стан Аланча-хана, и видела приготовления к новому приступу. Если бы она могла смеяться над этими храбрецами, но она только знаком руки пригласила на стену Джучи-Катэм. Когда он вполз на вершину, он увидел, что Кара-Нингиль, обняв колени, плачет… Это были последние слёзы Кара-Нингиль… О, сколько ненужного зла кругом, сколько ужасной несправедливости! Только один человек может наслаждаться несчастьями и позором других… Женщина давно умерла в Кара-Нингиль, и плакала сейчас царица, плакала в последний раз. Ей вдруг сделалось жаль этих безумцев с Аланча-ханом во главе, которые с торжеством и радостью готовятся схватить высохшую от жажды добычу, а найдут одного сумасшедшего Байгыр-хана. Вон уже звучит призывная труба… вон пьяный Уучи-Буш кричит им: