Дмитрий Мамин-Сибиряк: Не укажешь...

Летнее душное утро. Солнце поднялось без лучей, в кровавом зареве. Воздух стоит неподвижно, точно расплавленный металл. Земля уже две недели томится засухой, а дождя все нет. Громадное село Вершинино точно вымерло. Нет обычного оживления, деловой суеты и движения. В воздухе точно висит роковая мысль о засухе. Широкая улица пуста, и только кой-где у завалинок копошится белоголовая деревенская детвора. Некоторые признаки жизни замечаются в двух пунктах — у кабака и волостного правления. У волости стоят две пустых телеги и привязана к столбу хромая лошадь. В тени ворот лежит волостной пес Гарька; он высунул язык и изнемогает от наливающегося зноя. Все окна в волости распахнуты настежь, но эта крайняя мера не достигает цели — в комнате и душно, и пыльно, тяжело.

— Вот так жарынь навалилась… — изнемогающим тоном повторяет староста Вахромей, не обращаясь, собственно, ни к кому. Здоровенный староста вообще испытывает угнетающую тоску, когда сидит за столом. Кажется, и дела никакого нет, а тяжело сидеть чурбаном. Вон старшина, седенький и лысенький старичок, бывший содержатель постоялого двора, тот увяз в дела и читает какие-то бумаги, которые ему подсовывает писарь Костя, кудрявый молодой человек с зеленоватыми глазами. У писаря всегда дело, и он вечно скрипит пером, скорчившись над бумагами.

— Хоть бы дождичка… — уныло тянет староста, отмахиваясь рукой от мухи, которая стремится сесть непременно на его нос. — Вот бы как хорошо!..

— Ты бы шел домой, Вахромей, — советует старшина, — а то зря только торчишь тут…

— А што я буду дома делать?.. Здесь-то все же на людях…

— Право бы шел, — продолжает советовать старшина. — Делать тебе нечего, ну, богу бы помолился насчет бездождия. Ты у нас наместо дьякона — столько же работы…

Старшина — ядовитый старичонка и не упускает случая поязвить добродушного и глуповатого старосту. В свободное время писарь Костя помогает ему в этом скромном занятии, и случалось не раз, что разозленный Вахромей бросался с кулаками на Костю, и писарь спасал свою приказную душу бегством. Но сейчас Вахромей не может даже сердиться и только моргает заплывшими жиром свиными глазками. До обеда еще далеко, а тут хоть ложись да помирай. В голове Вахромея проползает мысль о том, что хоть бы конокрада поймали — все же развлечение. Кроме начальства, сейчас в волости всего два мужика, которые почтительно стоят у дверей и внимательно следят за писарем, как тот выправляет им новые паспорта. Вообще ничего интересного… Староста слушает, как храпит сторож Ипат в своей каморке, как где-то жужжит муха, как воркуют голуби, — опять скучно. Хоть бы бабы подрались и пришли судиться, или Тришку-буяна привели, или завернул бы сторож Агап, который вечно жалуется на зятьев, — хоть бы что-нибудь этакое подходящее. Небось, в ненастье, особливо в осеннюю пору, так все и прут в волость, а теперь ни одна собака не забежит. Чтобы развлечься хотя немножко, Вахромей принялся ловить муху. Он закрывал глаза и ждал, когда она усядется к нему на нос, но муха оказалась хитрее и не поддавалась этой уловке. Это невинное занятие неожиданно было прервано топотом босых ног сейчас под окном. Вахромей высунулся в окно и закричал:

— Куда вас, пострелов, несет? Вот ужо я вас!..

Промчавшаяся детвора что-то крикнула в ответ и исчезла, как спугнутая стая воробьев.

— Куда бы им бежать? — подумал вслух Вахромей. — Уж не пожар ли, сохрани бог!..

Точно в ответ на эти слова, откуда-то из-за угла вынырнула босоногая и белокурая девчонка, которая подошла к окну и тоненьким голоском проговорила:

— Дяденька, што я тебе скажу…

— Ну?..

Девочка перевела дух и ответила:

— Максим-то, который печи кладет…

— Ну?..

— Максим-то повесился, дяденька…

— Что ты врешь-то, глупая?..

— Вот сейчас провалиться, повесился… В бане у себя… Наши ребята видели. Все туда бегут…

— Это печник Максим?

— Он, он… Ребята-то бегут мимо бани, а в предбаннике голые ноги болтаются. Вот сейчас провалиться!

— Силантий Парфеныч, слышишь? — обратился Вахромей к старшине.

— Чего-нибудь врет девчонка… — отозвался старшина. — А ты с большого-то ума уши развесил!

Это недоверие оказалось преждевременным, потому что прибежал запыхавшийся сотский и подтвердил рассказ девочки. Впечатление получилось ошеломляющее. В Вершинине за десять лет это был всего второй случай, что человек вздумал повеситься. Утопленников было достаточно, бабы отравляли мужей, один солдат зарезался, а удавленники составляли большую редкость. Да и печник Максим — человек пожилой, непьющий, справный. Еще недавно он в церкви печь перекладывал.