- Вот, - говорит, - господа, у меня вина такого-то года урожая хорошего; не хотите ли попробовать?
- Очень рады.
Он сейчас же кричит слуге:
- Подай господину поручику такого-то вина.
Тот подаёт и непременно непочатую бутылку, а пред последним блюдом вдруг является жупан с пустым блюдом и всех обходит.
- Это что, мол, такое?!.
- Деньги за обед и за вино.
Мы переконфузились, - особенно те, с которыми и денег не случилось. Те под столом друг у друга потихоньку перехватывали.
Вот ведь какая черномазая рвань!
Но дело, которым до злого горя нас донял Холуян, разумеется, было не в этом, а в куконице, из-за которой на тонце, на древце все наши животы измотались, а я, можно сказать, навсегда потерял то, что мне было всего дороже и милее, - можно сказать даже, священнее.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Семья у наших хозяев была такая: сам бан Холуян, которого я уж вам слегка изобразил: худой, жиляный, а ножки глиняные, ещё не старый, а всё палочкой подпирается и ни на минуту её из рук не выпускает. Сядет, а палочка у него на коленях. Говорили, будто он когда-то был на дуэли ранен, а я думаю, что где-нибудь почту хотел остановить, да почтальон его подстрелил. После это объяснилось ещё совсем иначе, и понятно стало, да поздно. А по началу казалось, что он человек светский и образованный, - ногти длинные, белые и всегда батистовый платок в руках. Для дамы, он, впрочем, кроме образования, не мог обещать ни малейшего интереса, потому что вид у него был ужасно холодного человека. А у него куконица просто как сказочная царица: было ей лет не более, как двадцать два, двадцать три, - вся в полном расцвете, бровь тонкая, чёрная, кость лёгкая, а на плечиках уже первый молодой жирок ямочками пупится и одета всегда чудо как к лицу, чаще в палевом, или в белом, с расшивными узорами, и ножки в цветных башмаках с золотом.
Разумеется, началось смятение сердец. У нас был офицер, которого мы звали Фоблаз, потому что он удивительно как скоро умел обворожать женщин, пройдёт, бывало, мимо дома, где какая-нибудь мещаночка хорошенькая сидит, скажет всего три слова: "милые глазки ангелочки", - смотришь, уже и знакомство завязывается. Я сам был тоже предан красоте до сумасшествия. К концу обеда я вижу - у него уже всё рыльце огнивцем, а глаза буравцом.
Я его даже остановил:
- Ты, - говорю, - неприличен.
- Не могу, - отвечает, - и не мешай, я её раздеваю в моём воображении.
После обеда Холуян предложил метнуть банк.
Я ему говорю, - какая глупость! А сам вдруг о том же замечтал, и вдруг замечаю, что и у других у всех стало рыльце огнивцем, а глаза буравцом.
Вот она, мол, с какого симптома началась проклятая молдавская лихорадка! Все согласились, кроме одного Фоблаза. Он остался при куконе и до самого вечера с ней говорил.
Вечером спрашиваем:
- Что она, как - занимательна?
А он расхохотался.
- По-моему, - отвечает, - у неё, должно быть, матушка или отец с дуринкой были, а она по природе в них пошла. Решимости мало: никуда от дома не отходит. Надо сообразить - каков за нею здесь присмотр и кого она боится? Женщины часто бывают нерешительны да ненаходчивы. Надо за них думать.
А насчёт досмотра в нас возбуждал подозрения не столько сам Холуян, как его брат, который назывался Антоний.
Он совсем был непохож на брата: такой мужиковатый, полного сложения, но на смешных тонких ножках.
Мы его так и прозвали "Антошка на тонкой ножке". - Лицо тоже было совершенно не такое, как у брата. Простой этакой, - ни скоблен, ни тёсан, а слеплен да брошен, но нам сдавалось, что, несмотря на его баранью простоту, в нём клок серой волчьей шерсти есть... Однако, вышло такое удивление, что все наши подозрения были напрасны: за куконою совсем никакого присмотра не оказалось.
Образ жизни домашней у Холуянов был самый удивительный, - точно нарочно на нашу руку приспособлено.
Тонкого Холуяна Леонарда до самого обеда ни за что и нигде нельзя было увидеть. Черт его знает, где он скрывался! Говорили, будто безвыходно сидел в отдалённых, внутренних комнатах, и что-то там делал - литературой будто какой-то занимался. А Антошка на тонких ножках, как вставал, так уходил куда-то в поле с маленькою бесчеревной собачкою, и его также целый день не видно. Всё по хозяйству ходит. Лучших, то есть, условий даже и пожелать нельзя.
Оставалось только расположить к себе кукону разговором и другими приёмами. Думалось, что это недолго и что Фоблаз это сделает, но неожиданно замечаем, что наш Фоблаз не в авантаже обретается. Всё он имеет вид человека, который держит волка за уши, - ни к себе его ни оборотит, ни выпустит, а между тем уже видно, что руки набрякли и вот-вот сами отвалятся...
Читать дальше