Николай Лесков - Обман

Видно, что малый ужасно сконфужен, потому что он к неуспехам не привык, и не только нам, а самому себе этого объяснить не может.

- В чем же дело?

- Пароль донер, - говорит, - ничего не понимаю, кроме того, что она очень странная.

- Ну, богатая женщина, избалованная, капризничает, - весьма естественно.

Порядок жизни у нашей куконы был такой, что она не могла не скучать. С утра до обеда её почти постоянно можно было видеть, как она мотается, и всегда одна-одинешёнька или возится с самой глупейшей в мире птицей - с курицей: странное занятие для молодой, изящной, богатой дамы, но что сделать, если такова фантазия? Делать ей, видно, было совершенно нечего: выйдет она вся в белом или в палевом неглиже, сядет на широких плитах у края веранды под зелёным хмелем, - в чёрных волосах тюльпан или махровый мак, и гляди на неё хоть целый день. Всё её занятие в том состояло, что, бывало, какую-то любимую свою маленькую курочку с серёжками у себя на коленях лущеной кукурузой кормит. Ясное дело, что образования должно быть немного, а досуга некуда деть. Если с курицей возится, то, стало быть, ей очень скучно, а где женщине скучно, там кавалерское дело даму развлекать. Но ничего не выходит, - даже и разговор с нею вести трудно, потому что всё только слышишь: "шти, эшти, молдованешти, кернешти" - десятого слова и того понять нельзя. А к мимике страстей она была ужасно беспонятна. Фоблаз совсем руки опустил, только конфузился, когда ему смеялись, что он с курицею не может соперничать. Пошли мы увиваться вокруг куконы все - кому больше счастье послужит, но ни одному из нас ничего не фортунило. Открываешься ей в любви, а она глядит на тебя своими чёрными волооками, или заговорит вроде: "шти, эшти, молдованешти", и ничего более.

Омерзело всем себя видеть в таком глупом положении, и даже ссоры пошли, друг к другу зависть и ревность, - придираемся, колкости говорим... Словом, все в беспокойнейшем состоянии, то о ней мечтаем, то друг за другом в секрете смотрим за нею. А она сидит себе с этой курочкой и кончено. Так весь день глядим, всю ночь зеваем, а время мчится и строит нам ещё другую беду. Я вам сказал, что с первого же дня, как обед кончился, Холуян предложил, что он нам банк заложит. С тех пор пошла ежедневно игра: с обеда режемся до полночи, и от того ли, что все мы стали рассеянные, или карты неверные, но многие из нас уже успели себя хорошо охолостить даже до последней копейки. А Холуян чистит, да чистит нас ежедневно, как баранов стрижет.

Разорились, оскудели и умом, и спокойствием, и неведомо до чего бы мы дошли, если бы вдруг не появилось среди нас новое лицо, которое, может быть, ещё худшие беспокойства наделало, но, однако, дало толчок к развязке.

Приехал к нам с деньгами чиновник комиссариатский. Из поляков, и пожилой, но шельма ужасная: где взлает, где хвостом повиляет, - и ото всех всё узнал, как мы не живем, а зеваем. Пошёл он тоже с нами к Холуяну обедать, а потом остался в карты играть, - а на кукону, подлец, и не смотрит. Но на другой день-с вдруг говорит: "я заболел". Молдавская лихорадка, видите ли, схватила. И что же выдумал: не лекаря позвал, а попа, - молебен о здравии отслужить. Пришёл поп - настоящий тараканный лоб: весь чёрный и запел ни на что похоже, - хуже армянского. У армянов хоть поймёшь два слова: "Григориос Армениос", а у этого ничего не разобрать, что он лопочет.

Поляк же, шельма, по-ихнему знал немножко и такую с попом конституцию развёл, что приятелями сделались и оба друг другом довольны: поп рад, что комиссионер ему хорошо заплатил, а тот сразу же от его молебна выздоровел и такую штуку удрал, что мы и рты разинули.

Вечером, когда уже при свечах мы все в зале банк метали, - входит наш комиссионер и играть не стал, но говорит: "я болен ещё", и прямо прошёл на веранду, где в сумраке небес, на плитах, сидела кукона - и вдруг оба с нею за густым хмелем скрылись и исчезли в тёмной тени. Фоблаз не утерпел, выскочил, а они уже преавантажно вдвоём на плотике через заливчик плывут к островку... На его же глазах переплыли и скрылись...

А Холуян хоть бы, подлец, глазом моргнул. Тасует карты и записи смотрит на тех, которые уже в долг промотались...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Но надо вам сказать, что это был за островок, куда они отплывали.

Когда я говорил про мызу, я забыл вам сказать, что там при усадьбе было самого лучшего, - это вот и есть маленький островок перед верандой. Перед верандой прямо был цветник, а за цветником сейчас заливчик, а за ним островок, небольшой, так сказать, величины с хороший двор помещичьего дома. Весь он зарос густою жимолостью и разными цветущими кустами, в которых было много соловьёв. Соловей у них хороший, - не такой крепкий как курский, но на манер бердичевского. Площадь острова была вся в бугорках или в холмиках, и на одном холмике была устроена беседочка, а под нею в плитах грот, где было очень прохладно. Тут стоял старинный диван, на котором можно было отдохнуть, и большая золочёная арфа, на которой кукона играла и пела. По острову были расчищены дорожки и в одном месте по другую сторону дёрновая скамья, откуда был широкий вид на луга. Сообщение через проливчик к островку было устроено посредством маленького прекрасного плотика. Перильца и всё это на нём раскрашено в восточном вкусе, а посередине золоченое кресло. Садится кукона на это кресло, берёт пёстрое весло с двумя лопастями и переплывает. Другой человек мог стоять только сзади за её креслом.