Николай Лесков - Случай у Спаса в Наливках

Притом же Кирилл за это время устроил, что у него и против дьякона с сторожем завелась "приказная ссора"; а те свидетели, на которых он, Кирилл, ссылался, "не сысканы". Да кроме того провинился перед ним Крутицкий архиерей Леонид в том, что когда Кирилл дважды подавал его преосвященству "спорную челобитную - принимал у него ту челобитную, но, прочтя, отдавал по-прежнему".

Все это злоухищренное кляузничество и крючкотворство, по которому тоскливо воздыхают пустомысленные невегласы нашей попятной дружины, было в духе того времени и характеризовало наше отвратительное судопроизводство до лучших дней Александра II. А заключалась вся такая каверза просительным воззванием к монарху, под титулом которого наглец писал всякую ложь и требовал к ней внимания "за государево имя". "Вели, государь, сиё моё челобитье в синоде принять и не вели, государь, в монастыре в монашеский чин меня безвинно постригать: а вели, государь, милостивый указ учинить и возвратить меня по указу по-прежнему в Москву".

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кажется, можно быть уверенным, что человек самый неопытный в делах и легковерный не мог бы посмотреть на эту челобитную иначе, как на пустой изворот человека, несомненно виновного и притом отвратительного кляузника, который со всеми для него неудобными свидетелями затевает повсюду "приказные ссоры", а шлётся в своё оправдание на таких людей, которых сам выставил, наверно вперёд зная, что их отыскать нельзя. Да и для чего их разыскивать? Главные проступки Кирилла совершены в алтаре, где он "садился на дьякона" и нехорошо поступил с полою сторожева кафтана; но ведь там, в алтаре, никаких свидетелей этих происшествий не было, следовательно, чего их и искать?

Преосвященный же Леонид, вероятно, сарский и подонский, прибывший в Москву "на обещание" (+ там же, 1743 г.), конечно, не должен бы возвращать подсудимому его "спорных челобитен", дабы не отнимать у него всех средств к оправданию, но тогда у наших архиереев такое самочинство было в ходу, да иными невегласами и о сю пору иногда похваляется, как нечто отеческое. Если архиерею казалось, что "просьба нехороша", т. е. неосновательна, то он, прочитав её, тут же "возвращал просителю" и изрекал: "пошёл вон". Это заменяло собою "отказную резолюцию" и в видах сокращения тогдашней отчаянной "волокиты" было бы, пожалуй, не совсем дурно, если бы только русские архиереи не были обыкновенные люди, которым по воле Творца свойственны все человеческие слабости и ошибки. Но как бы то ни было, а и этот самый факт, что архиерей Леонид возвращал попу Кирилле его жалобы, несомненно даёт право думать, что жалобы эти были кляузные и вздорные, - в роде той, которую он послал в петербургский синод. Преосвященный Леонид, возведённый в сан епископский из архимандритов московского Петровского монастыря, конечно, знал более или менее всё выдающееся в московском духовенстве, и отец Кирилл, вероятно, был ему хорошо известен, так как подобных ему иереев, вероятно, было не очень много, и во всяком случае Кирилл между ними мог занимать весьма видное место. А потому, казалось бы, что надо дать больше веры свидетельствовавшему по евангельской клятве дьякону и ничем не опороченному сторожу, а с ними и Перфилью, и епископу с дикастерией, где о Кирилле тоже, чай, что-нибудь ведали, чем верить самому Кирилле, но петербургский синод взглянул не так. Тут сидели тогда три иерарха: знаменитый Феофан Прокопович, будущий невинный страстотерпец Феофилакт Лопатинский, да Игнатий Смола, митрополит коломенский. Они, в заседании 4 июля, и решили - "невольное пострижение Кирилла приостановить, а дело пересмотреть". О чём в Москву и послали указ, подписанный тако: "Феофан, архиепископ новгородский; Феофилакт, архиепископ тверской, и Игнатий, митрополит коломенский".

Не считая последнего, два вышеподписавшиеся были своего времени светила. Феофан Прокопович как "око и рука царская", а Феофилакт Лопатинский как человек прямого и честнейшего характера, который и довёл его если не до мученичества, то, по крайней мере, до страстотерпчества. Не посчастливилось, впрочем, и Смоле, который, при коловращениях 1730 года, в декабре был сослан в Свияжский, а потом в Николо-Корельский монастырь, где и протомился ещё целые одиннадцать лет (+ 25 дек. 1741).

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Как черта нравов великодушной Москвы, давно протестующей против возмущающего её петербургского мелкодушия, чрезвычайно любопытно, - как там, в этом сердце русской "самобытной непосредственности", отнеслись к вмешательству трех "хохлов"? Конечно, если не люди должностные, от которых трудно ждать больших доблестей независимого духа, то народная среда, совершенно свободная располагать собою в приходском деле, тут покажет свою стойкость и верность добрым обычаям. Приход станет за то, чтобы ему не навязывали такого бестыжего пастыря.