Влас Дорошевич - Сцена

Это величайшая каторга на свете!

Человек ходит, садится, ест, разговаривает и каждую секунду должен думать:

«А что моя птичка?»

У неё соловей в горле.

Крошечный сквозняк, — и соловей улетел. Она боится простудить его даже своим дыханием.

Вся её жизнь — непрерывный трепет перед сквозняком.

Она всю жизнь похожа на человека, который только что выздоравливает от воспаления лёгких.

Если у неё есть мамаша, — а у колоратурных певиц всегда есть мамаша, — она обязана стоять в кулисе с тёплым платком.

Едва она сходит со сцены, её закутывают так, что она задыхается, и чуть не на руках уносят в уборную.

Если вы явились к ней с визитом засвидетельствовать своё восхищение пред талантом, она смотрит на вас, как будто перед ней внезапно появился бенгальский тигр.

Вы с холода, — и можете её простудить.

Целый день она занята тем, что кричит:

— Ах, затворяйте двери!

Как будто соседние комнаты переполнены пантерами.

Если вы подошли к окну, — она близка к обмороку.

От окна вы подойдёте к ней и простудите её.

До протянутой руки она дотрагивается осторожно, одним пальчиком, как до льдины.

А когда горничная проходит по уборной, она рыдает:

— Она делает ветер! Меня хотят простудить.

И так всю жизнь.

На свете не существует контральто высокого роста.

Они плотны и приземисты.

Ведь надо же, чтобы было откуда вылетать этим огромным, чуть не басовым нотам.

Про женщин говорят, что они любят сплетничать.

Но клянусь чем угодно, что никогда ни одна сплетня не вылетала на контральтовых нотах.

Контральто слишком серьёзны для этого. Сплетня раздаётся только на высочайших, чисто-сопранных нотах.

Никогда не следует ухаживать за контральто.

Вы услышите отказ на нижних нотах. Да в этом регистре странно бы звучало:

— Люблю!

Если рядом с вами живёт контральто, и вы слышите высокие ноты, — это значит, что она ругает свою камеристку.

Если вы слышите ноты нижнего регистра, — это значит, что она отчитывает какую-нибудь легкомысленную подругу меццо-сопрано.

Вы редко услышите смех.

Это удивительно ворчливый и серьёзный народ.

Если бы они не обладали контральто, — из них бы вышли профессора математики.

Господин с приличной внешностью, но растерянным видом.

Всегда взлохмаченный цилиндр, по которому то рабочие заденут краем декорации, то он сам стукнется им о низенькую дверь уборной.

— Сколько одних цилиндров выходит! — жалуется он.

На сцене вы только и слышите:

— Барин! Посторонитесь! Барин! Сторонись!

— Иван Иванович! Вы извините, нельзя ж вертеться под ногами. Тут люди дело делают!

Его гоняют из кулисы в кулису, с одной стороны сцены на другую.

То он замешкался как-то на сцене, когда подняли занавес, и должен был спрятаться за куст, где и просидел на корточках весь акт.

То провалился в люк, получил по шее от рабочего и проторчал целое действие в темноте под сценой.

То в своём коротеньком пальто и цилиндре пробежал около открытых дверей в какой-то испанской пьесе.

Когда поднимают занавес, чтоб артисты выходили раскланиваться, вы видите его сверкающие пятки.

На него все жалуются:

— Помилуйте, мешает спектаклю. Вчера поднимаем заднюю декорацию для апофеоза, а на первом плане торчит он с глупой физиономией. Тут ангелы, а он в цилиндре!

Комическая старуха выговаривает grande coquette [6] Героиня. :

— Помилуйте, душечка, Иван Иванович хоть и муж ваш, но он не должен забывать, что у нас общая уборная. Что вы одеваетесь не одни… Нельзя же заходить! Это оскорбляет мою женскую стыдливость. Я хоть и комическая старуха, но у меня есть женская стыдливость. У комических старух тоже есть своя стыдливость, иногда даже побольше, чем у иных grande coquettes, душечка!

Он заходит в мужские уборные.

Придёт, постоит, помолчит и уйдёт в другую.

— Чёрт знает, что такое! — во всё горло замечает благородный резонёр. — Посторонние люди шатаются по уборным. Тут гримируешься, а они заходят, смотрят, слонов продают.

— Извините…

— Ничего-с!

— Есть такие люди, — повествует комик, — которые, когда остановятся и посмотрят в пруд, — караси дохнут!

Иван Иванович спешит улетучиться.

Ему не везёт.

Он всегда как-то ухитрится попасть к первому любовнику, как раз в ту минуту, когда тот совершает самое интимное таинство своего туалета, — надевает ватоны; к резонёру, когда тот не знает роли, которую сейчас нужно играть; к комику, когда он проиграет партию в шашки своему постоянному противнику — суфлёру.