Николай Лохматов - Листопад

- Будь на то моя воля, всю бы землю вот этими красавицами засеял, не пожалел бы рук. - Он оглядел свои заскорузлые от работы ладони.

- Руки беречь надо, - возразил Буравлев. - А для чего машины тогда? Век техники.

Прокудин сузил глаза:

- Не для всех он, этот век-то, мил человек. Кому и бульдозеры, и трелевочные тракторы. А кому - шиш под нос. Такова постановка дела в нашем лесхозе. Руками ведь многого не выработаешь... Оттого и народ в лесничестве не держится. - Он хлопнул ладонью по стволу сосенки, улыбнулся.

Уголки губ Буравлева дрогнули в усмешке.

- Что, не прав? - уловив в глазах незнакомца недоверие, вдруг загорячился Прокудин. - А механизация нам нужна. Хотя бы посадить ту же сосну... А то подуй сейчас северный ветер, кто его задержит? Сосна! Не будь ее, мил человек, - по всей земле сквозняки пойдут. А суховеям кто дорогу закрывает? А песок кто усмиряет? Скажешь, березки или осинки? Дудки!.. Только дохнет жарой - листья тут же пожухнут, ветки сникнут и стоят ни живы ни мертвы. Дубы вроде богатырями считаются, и они не выдерживают. А сосняк стоит себе, обливается смолистым потом. Она - наша матушка-защитница. И только!..

Зимний день творил свои чудеса. Стволы сосен, облитые морозным солнцем, казались янтарными. Было тихо. Лишь иногда из хвойных сумерек доносилось цоканье клестов. На придорожной березе спелыми лимонами повисла стайка овсянок. Наклонив головки, они с любопытством поглядывали на двух шагающих людей.

- Что вам еще надо? - приостанавливаясь, проворчал на птиц Прокудин. - Порцию получили, а теперь погодите до утра.

Овсянки, словно бы поняв речь старика, сорвались с веток и исчезли в березняке.

- На поле стреканули, - провожая взглядом улетающих птиц, заметил Прокудин. - А что там найдешь? Пургой все бурьяны обило. Мало их стало. Выведутся - тогда лесу говори крышка, мил человек. А почему их стало меньше - понять не могу. То ли на чужбине теряются, то ли ребята летом гнезда разоряют? Ученые пишут разные непонятные книги, а вразумить нас потолковее, как сохранить птичек, не спешат. Я уже и кормушки для них делал, и домики. Живите только...

Солнечные блики смолистыми стружками ложились под ноги. Прокудин шел неторопливой, размеренной походкой, часто оборачивался, по-мальчишески задорно блестел глазами. Он словно был насквозь пронизан лучами. Буравлеву показалось, будто и не разделяли их эти три десятка лет жизни.

За светлым сосновым бором потянулся сумрачный ельник. Снег потемнел. На нем уже не было живых солнечных пятен. Над головами нависли широкие рукаве елей.

- Дальше пойдут дубравы, березняки - места сухие, веселые, рассказывал Прокудин. - А тут, гляди, какая волчья хмарь... Жуть берет. Дед мой, помню, говорил: "По еловому лесу иуда с петлей бродит, на удав толкает. В сосновом - сами персты ко лбу тянутся. На каждое деревце, как на икону, смотришь. В березняке да дубняке - хоть в пляс пускайся". Я, правда, с ним не согласен. По мне, каждый лес хорош, кроме осинника.

- Напрасно, - возразил Буравлев. - Осина - великое дерево! Из нее и сруб что надо, и кровля подходящая. Знал я одного кочегара. На пароходе по Оке плавал. Так этот кочегар просто обожал осиновые дрова. Сажи от них не бывает. Значит, трубы всегда чистые. И жару эти дрова, если сухие, дают не меньше березовых.

Прокудин потер ладонью потное лицо и, заглянув Буравлеву в глаза, сбил на затылок шапку. На изъеденный морщинами лоб сползла белесая прядь. Внимательным взглядом по пути ощупывал он, опознавая, каждый сучок, каждую можжевелку, слух его был насторожен и чуток. Старик то улыбался, то вдруг, хмуря брови, затаивал дыхание, к чему-то прислушивался.

Ели таинственно шумели над головой. И что-то в их робком шорохе вновь напоминало Буравлеву тот прощальный вечер, бледный полусвет, падающий через окно на лицо Кати, и хрустящий под ногами снежок...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Зима оказалась капризной. Неожиданно потеплело, вместо снега кропила морось, по просекам потянули студеные юго-восточные ветры. Земля во многих местах оголилась, и пожухлые, мокрые травы раскосматились на полянах. Сырость пронизывала до костей. Все зверье старалось укрыться в убежище. На краю Касьянова брода под сухими корневищами сосны лежала матерая волчица. Она тоскливо прислушивалась к завыванию ветра.

Над вершинами сосен послышался лопот крыльев больших птиц. Волчица прижала к затылку треугольники ушей, поползла от болота к чащобе. На спуске, у небольшого ложка, вытянула когтистые передние лапы и положила на них голову. В глубине глаз застыли зеленоватые угольки. Из кустов, воровски ступая по мокрому, потемневшему снегу, вышел Корноухий широколобый, щекастый вожак стаи. Осторожно приблизились еще четыре взрослых зверя, а вслед за ними шестеро волчат. Подняв морды, они внюхивались в воздух.