Павел Лукницкий: Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)

Война перевернула все вверх дном. Прервала всю литературную деятельность и все, к чему он стремился...

А потом - Париж (1917-18 гг.). В Париже он очень страдал - АА это знает наверное, хоть Николай Степанович и не говорил ей об этом. Да и довольно раз прочесть "К Синей Звезде", чтоб понять, до какой силы доходило его страдание...

А когда он вернулся из Парижа - ему казалось, что он возвращается наконец к тому, что он оставил с началом войны: оживленную литературную деятельность, глубокий внутренний интерес к такой деятельности. Он энергично принялся за работу, за все... Но тут "наступили тяжелые годы", возможности т а к работать не было, Николай Степанович не понял, что работать ему невозможно... Тут и голод, и холод, и тысяча других внутренних и внешних препятствий.

Много говорили о Вячеславе Иванове и истории его взаимоотношений с Николаем Степановичем.

Вот характерная фраза. Я записал в "Трудах и днях", что Вячеслав Иванов резко и грубо бранил Николая Степановича в одном из заседаний Академии. АА сказала, чтоб я зачеркнул слово "грубо", и добавила: "Вячеслав Иванов задушит - и это не будет грубо...".

Что-то я спросил про Вячеслава Иванова: "Он искренним был, когда сказал это..." - что именно, не помню. АА быстро и определенно сказала: "Он никогда искренним не был...".

Когда АА первый раз пришла на "башню" (с Николаем Степановичем, в 1910 году), Вячеслав Иванов - по-видимому, из желания унизить Николая Степановича - стал особенно выхваливать АА: говорил о ней как о поэте, который пришел заместить Анненского, и т. д. АА считает, что враждебное отношение Вячеслава Иванова к Николаю Степановичу было выражено впервые, когда Николай Степанович читал "Открытие Америки".

Но однако, когда Николай Степанович приехал из Африки и явился к Вячеславу Иванову, тот целовал его: "Очень, очень идет борода, носите бороду... Очень мило", - говорил он про бороду Николая Степановича, которую тот отрастил за время пребывания в Африке. За внешней ласковостью не было, однако, ничего искреннего.

Явная и уже не скрываемая враждебность проявилась, когда Николай Степанович читал "Блудного сына". И дальше - все хуже и хуже были их отношения.

Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове - его любимая тема такого разговора была - о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи - Верховскому, Бородаевскому и другим; что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно. И это было мучительно для Николая Степановича.

В отдельных комнатах "башни" Вяч. Иванов уговаривал АА разойтись с Николаем Степановичем, утверждал, что он неподходящий для нее человек, всячески хулил его.

АА замечает: "Интересно, что сказал бы Вячеслав теперь, если спросить его о Николае Степановиче, ничего не напоминая ему...".

АА предполагает - даже не предполагает, а спрашивает себя - не потому ли началась враждебность В. Иванова, что он был отстранен от "Аполлона"? АА не знает, в какой форме это было. Но в какой форме может быть вообще человек, приглашаемому вначале, объявлено о том, что теперь будут обходиться без него?

В 1910 г. в Париже Николай Степанович вел очень большие разговоры об "Аполлоне" с Маковским; возвращался от него часто в два-три часа ночи (Маковский был болен). Интересно узнать бы содержание этих разговоров.

К этому - справка: литчастью "Аполлона" заведовал сначала Волошин (по-видимому; см. письмо Николая Степановича из Коктебеля), а Николай Степанович - уже потом.

Говорили много об окружении Николая Степановича до Цеха. Я просил АА дать мне характеристики Кузмина, Зенкевича, Потемкина, Ауслендера...

АА считает, что в этой компании Кузмин был заправилой, задавал тон в поведении и интересах других. Кузмин был несомненно образованнее, культурнее... Кузмин был модный поэт, пусть молодой, но, так сказать, принятый всеми.

Работать с Кузминым серьезно нельзя было; приходили к Кузмину, кто-нибудь начинал серьезный и интересный разговор, а Кузмин предлагал гадать по стихам. Садились, начинали гадать... Вот пример.

Кузминские "юрочки" также в достаточной степени мешали настоящей и серьезной работе.

Даты Кузминского дневника очень неправильный облик Николая Степановича дают. При чтении его - впечатление, что Николай Степанович ходил с Кузминым по ресторанам, по погребкам и больше вообще ничего не делал. А в действительности эти рестораны просто были местом, где нужно было утолить потребность в еде, т. е. попросту пообедать. Обедал в ресторане, потому что не ездить же было в Царское Село к обеду! Манера Кузмина вести дневник не дает возможности хоть сколько-нибудь уяснить себе облик Гумилева. А для самого Кузмина такая манера вести дневник - совершенно безболезненна, потому что он давал свои мнения о прочитанных книгах, о своей деятельности литературной, много читал, думал - его мысли читаются с интересом, - у него ко всему своеобразный подход, свой стиль... АА с интересом читала написанное Кузминым о Гете, о Стравинском и т. д. - в печати...