Сергей Лукницкий - Не циничные рассказы

Он настоял на выдаче ему пятиалтынного, после чего царственно удалился. Потом он долго открывал стеклянную дверь столовой, уронил монету, полез за ней под стол, ударился, и, наконец, перестав шуметь, удалился.

На этот раз Евгений Михайлович выждал паузу, ровно такую, чтобы в потухших взорах снова вспыхнул интерес, и продолжал:

- Так вот, на одной стороне реки были поля, а на другой - домики колхозников и малюсенькая церквушка. Она была давным-давно закрыта, верующих в селе почти не было, а те, которые и были, предпочитали ездить в Загорск, благо это не далеко.

Церквушка находилась под охраной государства, и местный отдел культуры, избалованный Москвой от опеки над большим Загорским ансамблем, совершенно не мог решить: под каким соусом выкроить деньги на ее реставрацию.

А у директора совхоза давно уже попала вожжа под хвост, где раздобыть кирпичи на постройку дома своему только что женившемуся сыну.

- И он сломал храм? - в остервенении провозгласила экзальтированная старушка в вечернем платье, но тут же взяла себя в руки, ибо, судя по костюмам собравшихся, большая часть их была, по ее мнению, атеистами, - но тут же реабилитировалась, сказавши что-то лестное об атеисте Гольбахе. Потом она решила, что большинство здесь находящихся не знают, кто это такой, и принялась путано объяснять, но на нее зашикали. Старушка решила было, что свои позиции надо утверждать и, конечно, полезла в полемику, но была вторично водворена на место.

- Нет, он церковь не сломал, - сказал Евгений Михайлович, знавший, кто такой Гольбах, а чтобы все узнали о том, что он знает об этом, и вместе с тем продемонстрировать старушке, что он нисколько не сердится на нее за то, что та перебила его, даже назвал его имя - Поль. Старушка была отомщена и долго потом улыбалась, не улавливая последующее изложение истории, сообщенной Евгению Михайловичу сегодня перед обедом.

- Нет, он не ломал церкви, он сделал талантливее, он нарисовал на белой церквушечной стене головешкой черные полосы, а потом их сфотографировал, вместе, естественно, с церковью. Получилось, как вы понимаете...

- Что, не нравится рыбка? - спросила в этот момент со своим подносом сквозь толпу официантка. - Я могу скоблянку принесть.

Но сидящий рядом с Евгением Михайловичем высокий лохматый поэт показал ей такую скоблянку, что она немедленно исчезла, расплескав стакан какао на пиджак, белый пиджак гладко причесанного пожилого физика с эйнштейновскими глазами и усиками, которые носил сперва граф Бенкендорф, а потом уж он.

Разговор как-то незаметно перешел на пиджак, и аудитория была принуждена узнать, что куплен он в Вене на симпозиуме по квантовой физике. Изложив в общих чертах свое мнение по поводу взглядов на теорию световых частиц Борецкого и Эйдельштейгера, физик вернулся к своему пиджаку и стал развивать свои познания в области химии, ибо, как утверждал он, химическое соединение какао-бобов легко выводится бисульфатом натрия, который содержится в стиральном порошке "Новость", и его, кстати, можно по случаю купить в универмаге "Москва" на Ленинском проспекте. Любезно продиктовав двум дамам адрес этого магазина, физик вспомнил, что завладел аудиторией незаконно и посему церемониально попросил Евгения Михайловича продолжить. Он с готовностью даже напомнил ему последнюю сказанную фразу про нарисованные углем трещины.

И тут раздался чуть шепелявый голос средних лет человека, который, оказывается, живет на Ленинском проспекте. Отстаивая свое право на точное знание местности, он как дважды два доказал присутствующим, что в универмаге "Москва" никогда не было хозяйственного отдела. Доказав это, уличив тем самым физика во лжи, он долго еще что-то говорил, но что именно, никто не мог понять, потому что из всех букв русского алфавита он ясно произносил только две, а именно твердый знак и мягкий знак.

Евгений Михайлович ничего рассказывать больше не хотел, но встать из-за стола не мог. Дело в том...

Дело в том, что из всех живущих в Доме творчества был только один человек, который не находился в этот момент в столовой с колоннами, а именно, тот самый кудрявый, несерьезный молодой человек, который дважды был удостоен полутораминутными беседами с Евгением Михайловичем.

Молодой человек быстро пообедал и пошел в свой корпус работать. Там ему и пришла мысль о том, что хорошо бы сочинить всех, кого он знал или узнал в Доме творчества, заново.

И он принялся это делать. Дойдя до фразы, повествующей о том, что Евгений Михайлович встал из-за стола, он потянулся, закурил, повалялся на кровати и образовал в своем сочинении некую паузу, которой и попытался было воспользоваться Евгений Михайлович, но, увы, сделать этого не сумел, ибо тотчас вспомнил, что пока еще недосочинен. А недосочиненному дальше жить было бы очень грустно.