Давид Маркиш - Стать Лютовым

- Иди...- позвала.

Кожа у нее была шелковистая, прохладная, тело - послушное и податливое, вся она - праздник.

- Боже мой,- сказал Иуда,- так ведь не бывает. Мне это приснилось?

- Просто ты стареешь понемногу, Иуда,- сказала Тамара и свела четкие брови под чистым лбом.

- Ты меня знаешь? - спросил Иуда.- Откуда?

- Кто ж тебя не знает! - сказала Тамара.- Ты вон какой знаменитый.

- Бог мне тебя дал,- сказал Иуда благодарно.- И если бы...

- Не торгуйся с Богом! - поспешно перебила Тамара.- "Если бы" никому нельзя говорить. Ни тебе, никому. Только сказочнику.

- Почему? - спросил Иуда.

- Сказочнику можно,- сказала Тамара.- С ним Бог играет.

- А я и пишу сказки,- помолчав, сказал Иуда.- Ты разве не знала?

- Ты и сам не знал,- сказала Тамара.

- Теперь знаю,- сказал Иуда.- Ты ангел? И этот чай с вишнями.

- Белый ангел,- со значением сказала Тамара.

- А дальше? - спросил Иуда.

- А дальше - Черный,- сказала Тамара.- Черный ангел. Ты же вернулся домой.

А дома как будто ничего и не происходило. Одесса вспоминала о знатном земляке лишь по поводу: выход книги, статья в "Правде" или день рождения, и пока знаменитый Иуда Гросман распивал коктейли в Париже, далеком, как Луна, поводы не случались. Жизнь плелась, выцветая. Литературное кафе "Верлибр" закрылось на ремонт, да так больше и не открылось, в бильярдной "Порто-Рико" произошла жестокая перестрелка между бандитами, в результате чего владелец заведения был убит наповал шальной пулей. Давние приятели Иуды перебрались в Москву, их можно было встретить теперь в редакциях журналов и газет или в писательском ресторанчике на Цветном бульваре.

Да и Москва отличалась короткой памятью: об Иуде Гросмане не забывали лишь в отделе закордонной разведки ОГПУ, на Лубянке, да и то по долгу службы. Отчеты парижского резидента о неровном поведении писателя приходили регулярно и подшивались куда следует. Если кто и ждал Иуду на просторах родины, так это киевская домработница Клава; но и она почти потеряла надежду.

Дело заключалось в том, что не было у Иуды Гросмана никакого дома. В парижском гостиничном номере, ночью, положа руку на сердце, нельзя было всерьез считать домом Советский Союз со всеми его березами, степями, глинобитными азиатскими кишлаками и чукотскими чумами. Жилплощади не было у Иуды, и это наводило глухую тоску. Квартиру на Остоженке, на третьем этаже, пришлось оставить при разводе, пришлось оттуда съехать, увозя коробки с книгами и фотографиями. Об этом не хотелось вспоминать, следовало давным-давно вымарать те дни из перегруженной памяти. Комнатенка в коммуналке, которую удалось потом выцарапать через Моссовет, могла считаться домом только с большой натяжкой. И никто там не ждал, за пыльными окнами, сидя на раскладушке.

Бездарному Демьяну дали бы, окажись он в таком положении, хоть Василия Блаженного под жилье, провели бы электрический звонок и дали. Да что Демьян, к нему Сам в гости ходит! Бездарному Безыменскому с его зубами навыкате выделили бы без звука отдельную двухкомнатную, а то и трехкомнатную квартиру в самом центре, внутри Кольца. А ему, знаменитому Гросману, кинули, как селедочную голову, грязный угол в коммуналке.

Но и в Париже, если смотреть на вещи пристально, никто ничего не даст, кроме своих. В посольстве командировочные выдают без звука, гостиницу оплачивают. Можно, конечно, послать их всех к черту, неделю-другую пожить посреди пруда в Фонтенбло, валяться там на газетах по соседству с бродягой. Ну а потом? Свобода - ведь тоже не только состояние души. Бунин поможет беглому собрату Иуде Гросману? Как же, обязательно! Поможет, даст, потом догонит и еще добавит. Или Махно с этой его ненормальной? Или поехать с Жаботинским в Палестину и биться там с англичанами? Арабский конь, глубокое седло, в седле князь Давид Реувейни с казацкой нагайкой... Но Жаботинский, нетерпеливо слушая Иуду Гросмана, только и делал, что фыркал и поглядывал иронически. Два Давида Реувейни на одном коне - это действительно перебор.

А дома что начнется, на родных болотах! Жабий вой, комариный писк. Тот же холощеный Безыменский со своей кочки расквакается: предатель трудового народа, отщепенец! Иудушка Гросман! Четвертовать!.. И выкинут рукописи из коммуналки. Сожгут. И саму память о нем засыплют известью, это они умеют. Останется пробел в литературе, потом и он зарастет, затянется ряской.

Впрочем, после возвращения могут дать наконец-то и приличную квартиру. И? Тяжелый, как дредноут, обеденный стол под плюшевой скатертью с оборкой и кистями, раз в неделю полотер с надетой на ногу щеткой, отвратительная жена с морщинистой грудью. Дети бегают под столом, шумят и плачут. Вечером является без звонка, на правах родственницы брудастая теща и, жуя цимес, щелкает желтыми вставными зубами. Жуть! Здоровая семья начинается с квартиры: свято место пусто не бывает. С улицы привычно несет гнилью, за окном скрежещет и дребезжит трамвай "Букашка". На стене висит мутное дедово зеркало цвета стоялой мочи.