Сергей Семенов: Девичья погибель

– - Я тебе все косы выдеру?..

– - Хоть голову отрежь, я все не пойду…

Плюнул дядя Василий и ушел из избы.

Вскоре, глядим, и сваты из деревни поехали. Как приехали-то, мы не видали, а тут видим, лошадь хорошая, сбруя новая с бляхами; на тележке сидят трое: старик -- отец, должно, -- в суконной поддевке, старуха-мать и жених. Жених тоже нарядный: в чуйке, в малиновой рубашке шерстяной.

– - Дура ты! -- говорю я Настасье. -- Что не идешь? Это что, какой парень!..

– - Наплевать мне на него! -- говорит Настасья. -- Ты вот что: пойдем мы с тобой завтра в Безгрошево…

– - Зачем это такое?

– - Спросим, работки какой нет ли, пока за свою не принимались. Там именье, -- може, что и есть…

– - Да зачем же это?

– - Ты себе на наряд или еще на что заработаешь, а я тоже себе на справку…

– - Да что тебе за нужда?

– - Нужда. Отец с матерью теперь будут хлебом попрекать, а я покажу им, что я свой хлеб могу достать.

Чудно мне было слушать Настасью; словно на дело похоже, что она говорила-то, и не верилось, будто за другим чем она шла.

А она пристает:

– - Пойдем, Параша.

– - Ладно, -- говорю, -- пожалуй, пойдем…

Сговорились мы пораньше из дому выходить, и пошла моя Настасья домой…

Утром рано поднялись мы и пошли в Безгрошево. Пришли мы туда, подошли к управителю.

– - Вот, -- говорим, -- поработать чего нет ли.

Поглядел на нас управитель и велел идти сад огребать.

Дали нам грабли, показали, с чего начинать и куда сгребать. И принялись мы за дело.

Огребаем мы листья, старые сучья, а Настасья моя все по сторонам глядит… Я ее спрашиваю:

– - Настя, что тот парень, что к нам в святки приезжал, здесь живет?

– - Здесь.

– - Это что ж, отец его -- управитель-то?

– - Да, -- говорит Настасья, и неохотно таково, сквозь зубы.

Проработали мы полдня, поели хлебца, лепешек, что из дома взяли, отдохнули и опять принялись за дело. Нагребли мы кучи две, глядь, идет к нам парень какой-то. Пригляделись, а это Николай Васильич… Подходит не спеша, папироску покуривает. У меня отчего-то сердце так и забилось… Гляжу на Настасью, а та и грабли бросила… стоит, опустя руки, а в лице хоть бы кровинка…

Подошел к нам Николай Васильич, остановился и говорит:

– - Здравствуйте, красные девушки! Откуда вы?

Пошевелила губами Настасья, откашлялась, глянула на него так востро и говорит:

– - Ишь ты, и не узнаешь!.. Коротка же у тебя память!

Вгляделся в нас Николай Васильич и узнал.

– - Вы луховские? -- говорит.

– - Луховские.

– - Это Настасья?.. А, моя милая… как ты переменилась-то!..

– - Вот когда узнал-то, -- говорит Настасья. -- Еще полгодика прошло бы, и как звать позабыл бы. Что ж ты плохо навещаешь нас?

– - Дороги нет… ишь -- все распутица…

– - Тебе, видно, куда распутица, а куда все путь… -- говорит Настасья, а сама так и уперлась в него глазами.

– - Как придется… -- говорит Николай Васильич.

– - То-то, как придется… следовало бы навестить нас…

– - Когда же? То пост был, то святая, -- гулять нельзя было…

– - Тебе бы все гулять… А за делом-то не хошь ехать?

– - За каким? Кажись, делов-то туда нет…

– - Ты уж забыл… А что в Новый-то год говорил?..

Съежился Николай Васильич, глаза такие нехорошие сделались, -- как у мышонка бегают… На нас и не глядит и уйти неловко…

– - А я тебе, беспутному, поверила… думала -- ты правду говоришь… исполнишь свое обещание…

– - Мало ли что мы говорим, а вы и верьте нам; в таком разе чего не скажешь.

– - Так зачем же обманывать-то? Сказал, так и будь верен слову! Зачем же такие дела-то делать? Губитель ты этакий! Зачем надругаться-то над нашей сестрой! -- закричала Настасья, а слезы так и брызнули из глаз.

– - Кто над вами надругается, коли вы сами того не пожелаете… Никто бы не тронул вас. Держали бы ухо вострей да пословицу помнили бы: на то и щука в море, чтоб карась не дремал…

– - Больше ничего не скажешь?

– - Ничего.

Сразу осеклась Настасья, съежилась как-то.

– - Так бог с тобой! Дай бог тебе счастья… -- сказала она словно не своим голосом.

Повернулся Николай Васильич и пошел от нас прочь как ни в чем не бывало.

Отошел он. Настасья как зарыдает -- и грохнулась оземь. А и стою как обухом пришибленная: не знаю -- ни что говорить, ни что делать. "Батюшки мои, -- думаю, -- вот какие дела-то делаются! Да как же это, господи боже мой!"

И поняла я, отчего Настасья так переменилась после святок и упиралась замуж идти, и грустила все, и гуляла так в масленицу, и зачем сюда работать пришла. Жалко, жалко мне ее стало!