Сергей Семенов - Непочетник

Я думала, она от этого смирится, а она, ни слова не говоря, шасть из избы да к Николке, а он в это время к косе грабельки пристраивал, овес косить. Гляжу, идут они оба, и у Николки это глаза как у волка горят. Только он переступил порог, да как закричит: "Что ж это ты сконбои заводишь, что тебе мирья-то нет, чего ты придираешься-то к нам?" Кричал, кричал, а она это стоит сзади него да плачет. Обидно мне сыновние слова было слушать, но еще обиднее на ее слезы глядеть. Ах ты, недотрога, думаю, тебе и слова нельзя сказать, ты уж и нюни распустила да к мужу с жалобой пошла, -- постой!.. Накричался это Николка-то, замолчал, я и говорю: "Не я сконбои завожу, а ты с своей шкурой-то. Ишь вы матери-то никакого почтения оказать не можете, рыло от нее в сторону воротите, меж собой у вас всякие шмоны, а на меня и глядеть не хотите". Он и говорит: "Если ты так будешь, то все так и будет; ты первая затеяла все дело, значит, ты и виновата во всем".

– - Вот тебе раз! -- сказал Левоныч и стал выколачивать свою трубочку.

– - Старики всегда во всем виноваты, -- проговорил старик и вздохнул.

– - Именно, -- вздохнув, молвила баба и продолжала: -- Я думала, что это он в сердцах сказал-то, потом обдумается, обойдется, переменит себя, -- ан не тут-то было: время прошло, а он все по-прежнему на меня смотрит. Заныла во мне душа, отбивается мое детище, совсем отбивается, думаю, и все из-за этой шкуры, жененки своей, -- прилепился он к ней одной, от этого и на мать-то по-людски глядеть не хочет.

А к ней он, правда, прилепился вот как, я и не видала в крестьянской жизни. Видела, жалеют мужья своих жен, да все не так: когда приласкают, а когда и побранят и в зубы съездят, всего бывает, а тут не то что в зубы, а и слова-то грубого не скажет никогда. Чем это она его приворожила так? думаю. Ничего в ней и особенного-то нет -- бабенка как и бабенка.

Дальше -- больше. Мне на такое обхождение их и глядеть-то противно стало; стала я подумывать, как бы расхолодить их, стала случая такого подбирать.

Один раз, около покрова уж, ушла молодуха в гости к своим родным, осталась я одна с Николкой и говорю ему:

"Ну, сынок, долго ли у нас такие порядки будут?"

"Какие" -- спрашивает он.

"Да твоя-то плеха до кех пор будет тобой верховодить?"

"Как верховодить?"

"Да так, ишь она какую власть взяла, мне ей слова никакого нельзя сказать и ты ничего не говоришь. Разве хорошо это?"

"Да что ж мне говорить-то ей, коли она ни в чем не виновата?"

"Да чтоб власть свою показать, что ты муж ей, -- говорю, -- а то она зазнается так, что с ней после и не сообразишь".

"Так что ж мне теперь, по-твоему, делать?"

"Да что другие мужья делают", -- говорю.

"Другие то дерутся с женами, так и мне теперь драться со своей?"

"А что ж за беда, спесь сбить не мешает. Не хрустальная она, чай, от кулака-то не развалится".

Так и выступил из лица весь Николка, а на глазах слезы заблестели.

"Спасибо, -- говорит, -- не ждал я от тебя, матушка, этого. После этого какая же ты мать?"

"А что ж такое?"

"А то, -- говорит, -- я таких слов от лихого ворога слышать бы не желал, а не то чтобы от матери".

Не знала я, что сказать ему на это, только вижу, обиделся мой парень шибко, так шибко, что никогда я его до этех пор таким обиженным не видала: и плачет, и трясется весь, и лепечет незнамо что.

– - Ишь, какой привередливый, -- молвил, тряхнув головой, старик, -- из молодых, да ранний!

– - Чудак какой-то! -- сказал Левоныч и опять сплюнул по-своему.

– - Наступила зима, -- опять продолжала старуха. -- Ну, думаю, не переменят ли мои молодые своего обращения: целый день в избе, целый день на глазах друг у друга, може, что и выйдет. Но не тут-то было, все по-прежнему пошло. Меж собой у них смехи да шуточки, а я все у стороны, да еще мало того, -- молодуха-то все больше и больше на меня косыриться начала, -- бывало, хоть молчала, а теперь и поворачивать начала да огрызаться. Вижу, дело из рук вон, один раз и говорю я Николке:

"Что это только у нас творится в доме, господи боже! Так ли нам жить-то надо? Ведь нас всего-навсего три зерна, нам бы надо такой порядок вести, чтобы люди, глядя на нас, радовались".

"А кто же, -- говорит Николка, -- виноват этому?"

"Да уж, знамо, не я", -- говорю.

"Погляди хорошенько".

"Что глядеть, видно, уж если-я и проштрафилась чем, так с меня и взыскивать нельзя: я мать ваша и всему дому голова".

"Ты так и думаешь?"

"Так и думаю", -- говорю.

"Вот в том-то и беда вся, -- говорит Николка. -- Старшой грешит и думает, что он имеет праву на это, а меньшой, глядя на него, считает, коли старшой блудит, а мне сам бог велит; от этого все горе-то и выходит".