Сергей Семенов - Гаврила Скворцов

– - Кум… Кумане-ек, пойдем в избу.

– - Что Аксинья? -- спросил Гаврила, поднимаясь на ноги и чувствуя необыкновенную сухость в горле.

– - Трудно ей, не разродится… Бабка совсем измучилась.

В это время в избе раздался нечеловеческий крик. Гаврила и Арсений остановились как прикованные. Через минуту из избы вышла бабка. Увидав мужиков, она проговорила:

– - Погодите немножко, -- и шмыгнула в горенку; через минуту она вышла оттуда с каким-то полотном и опять скрылась в избе. Гаврила оперся на перила и уставился глазами вниз. Арсений плаксивым голосом говорил:

– - Ведь вот какой грех! Если бы я это знал, нешто я пустил бы ее в поле? Я и то говорил ей: давай я буду бороновать, а она говорит: "Нет, я сама: лучше разомнусь", -- говорит.

У Гаврилы точно свернуло жгутом все внутренности в груди и держало так, не отпуская. Ему трудно было дышать, ноги отказывались его держать; он ни одним звуком не отозвался на слова Арсения.

Прошло несколько минут. Бабка отворила дверь и сказала, чтобы они вошли. На конике, головой в угол, лежала Аксинья. Она была снова в забытьи и лежала страшно бледная. На лбу у ней виднелись большие ссадины: видимо, ей приходилось волочиться лицом вниз. Старуха-бабка держала в руках сверточек и казалась очень взволнованной.

– - Что, бабушка? Что? -- убитым голосом проговорил Арсений.

– - Да что, живенький, дышит, только очень уж плох. Есть ли у вас теплая вода-то? Да плошку какую-нибудь надо: придется погрузить.

Арсений засуетился, доставая нужное. Гаврила сел на лавку в головах Аксиньи и уставился ей в лицо.

И когда он увидел вблизи эти хотя искаженные, но дорогие ему черты лица, то в груди его заклокотала целая буря. Он понял, что в этом существе, с неправильным и некрасивым теперь лицом, заключается все, что ему было мило и дорого на белом свете. Она одна, из всех близких к нему, имела родную с ним душу и осветила последнее время его жизнь, которая могла выбиться совсем из колеи и завести его бог знает куда. В глазах Гаврилы закружилось, и он как-то сразу забыл, где он находится. Вдруг слабый, хриплый звук заставил его очнуться. Он догадался, что эти звуки произнесла Аксинья, и уставил на нее глаза. Он увидел, что Аксинья очнулась; но ее лицо, за минуту перед тем спокойное, исказилось страданиями. Страдания эти, очевидно, были настолько трудны, что она не могла их побороть. Она опять издала слабый звук, потом протяжно и мучительно застонала.

– - Аксюша, Аксюша! -- лепетал Гаврила и почувствовал, как все лицо его обливается слезами. -- Что ты, родная, что ты, голубушка?

– - Ну, зачем ты себя терзаешь так? -- с нежностью в голосе проговорил Арсений; глаза его были полны слез. -- Очнись, тебя теперь распростал бог, може, полегчает.

Аксинья уставилась на него помутившимися глазами и несколько раз прерывисто вздохнула; потом медленно, останавливаясь на каждом слове, проговорила:

– - Гаврила… тут… ты?

– - Тут, тут, моя голубушка! -- поспешил сказать Гаврила.

– - Оче-е-нь м-н-е т-р-у-дно. Ка-а-к я му-у-чилась, -- совсем не своим голосом, чуть не со стоном, протянула Аксинья. -- Я… ему… нарочно ве-ле-ла тебя поз-вать, что-бы ска-а-зать тебе… это… Ты по-жа-ле-ешь меня… Ты ведь же-ла-а-нный… Ты ведь заместо ро-одного мне бу-у-дешь… Нико-го у ме-ня ближе тебя нету здесь… Да и прости-ться с тобой хочется… Про-о-сти, родимый бра-а-тец! Мо-же, мне и не вы-жи-ть…

– - Что ты, что ты! -- воскликнул Гаврила, и вдруг слезы брызнули из его глаз. -- Тебе еще можно помочь, что ты говоришь! Рази таких случаев не бывает? Я сейчас в больницу поеду, доктора привезу. Подбодрись немножко, моя голубушка, кумушка моя, сестрица богоданная!.. -- И Гаврила взял бледную и холодную руку Аксиньи и задержал ее в своей. Аксинья лежала, устремив глаза на него, но, должно быть, ничего уж не видала и не слыхала. Бледное лицо ее с посиневшими губами было искажено страданиями. Грудь прерывисто поднималась, и она дышала тяжко-тяжко.

Гаврила еще раз взглянул на нее, вышел из избы и отвязал привязанную у ворот лошадь и стал ее запрягать.

В больнице доктор и фельдшер отказались с ним ехать, но отпустили фельдшерицу. Когда они приехали в Грядки и пошли в избу к Арсению, то у образов горела лампадка. По всей избе носился какой-то особый запах. У Гаврилы дрогнуло сердце и помутилось в глазах. Он невольно покосился на коник, где до этого лежала Аксинья, но коник был уже пуст.

Аксинья теперь лежала за столом на лавке, и лежала спокойно, неподвижно, а в головах у ней так же неподвижно лежал какой-то сверток.