Сергей Семенов - Гаврила Скворцов

Старики, видевшие, что парень их меняется и находит на ту "стезю", на которой Илье было очень желательно его видеть, радовались. "Ну, вот и слава богу! -- говорили они. -- А то мы думали то и то, испугались, что он с пахвей собьется, а он опять на прежнюю дорогу выходит; все перемололось, значит".

Только Маланья ничем не изменяла себя: она такая же была грубая, сварливая. Гаврила не раз подмечал в ее взглядах такую ненависть, какую только можно испытывать к лютому врагу. Было ли это следствием того, что Гаврила так равнодушно относился к ее замыслам насчет работницы или другого чего?

Весна приближалась к концу. Отсеяли яровое. У Гаврилы в саду зацвели несколько яблонь и обещали дать плоды. Чтобы сберечь эти плоды, Гаврила надумал обнести сад плетнем; и один раз, около полден, он вышел со двора и направился к амбару, где у них лежали дрова, чтобы выбрать и вырубить там кольев. Копаясь в дровах, он вдруг заметил, что мимо него, направляясь от сараев ко двору, поспешно прошла Маланья. Увидев его, она как будто испугалась, взглянула на него тревожным взглядом и быстро шмыгнула за амбар. Гаврила хотел окликнуть ее и спросить, где была, но раздумал и, мурлыкая песню, начал разбирать кучи хвороста, выбирая из него пригодное для плетня.

Вдруг за сараями послышались крики. У Гаврилы как-то екнуло сердце. Он бросил топор и прислушался. Крики повторились. Кто-то заставлял кого-то держать. Гаврила опрометью бросился за сараи, и когда выбежал туда, то увидел, что по лужку, раскинувшемуся среди поля, неслась лошадь с бороной, за ней бежала другая. За первой лошадью, запутавшись в вожжах, тащилась волоком баба, бороновавшая на них. Как кричала баба, было не слыхать, но к лошадям с разных полос неслись еще не отсеявшиеся мужики и бабы, крича друг дружке, чтобы держали лошадей. Но держать было некому. Лошади кругами носились по лужку, и их нелегко было не то что остановить, но даже догнать.

У Гаврилы екнуло сердце, и он со всех ног бросился по полосам. Когда он выбежал на лужок, то ему показалось, что первая лошадь была Сушкиных. Сердце в нем забилось еще сильней, и он в свою очередь закричал изо всех сил:

– - Держи, держи!

Одному мужику наконец удалось схватить лошадь, волочившую бабу. Все направились к тому месту, где остановили лошадь. Поспешно, с лицами, охваченными ужасом, отвожжали вожжи и стали распутывать валявшуюся без движения бабу. Баба была Аксинья.

Аксинья была без чувств. Она вся всколотилась, волочившись по полю. Вожжи перехватили ее поперек груди и затянулись на одной руке. Они так впились в тело, что это место было синее.

Распутавши Аксинью, стали разглядывать, как ее изуродовало. Послышались оханья, вздохи. Бабы застрекотали одна за другой, спеша высказать свои соболезнования. Одна передавала, как случилось это несчастие:

– - Ведь совсем отбороновала она, домой ехала. Я еще сказала ей: теперь ты чайку всласть попьешь, а она говорит: "Некогда, еще на полдни нужно идти". Только она поравнялась вон с ручейком-то, словно оттуда кто выскочит -- как шарахнутся лошади-то, и пошли и пошли. Я рта не успела открыть, гляжу -- уж она волочится, сама-то благим матом кричит.

– - Надо ее домой несть!

– - Знамо домой, там чем-нибудь пособить можно будет.

Мужики и бабы подняли Аксинью на руки и понесли ее в деревню.

У Гаврилы в глазах все помутилось. Он не сознавал себя и не мог понять, что такое случилось, и только чувствовал, что случилось нечто страшное, ужасное. Ему кто-то сказал, чтобы он вел лошадь Арсения в деревню; он взял лошадь и повел ее в поводу. Лошадь была вся мокрая; она тяжело дышала, раздувая ноздри; глаза ее как-то осовели, уши ослабли, и она шла поникнув головой. Гаврила снял с нее хомут, привязал за повод к воротам и пошел в избу, куда перед этим внесли Аксинью. Но из избы уж выходили все, говорили, что туда ходить нельзя, и кричали, что нужно Гомониху скорей позвать. Гомониха была деревенская повитуха.

Одна баба побежала за повитухой; другие столпились у ворот и, перебивая друг дружку, на разные лады обсуждали только что происшедшее событие. Гомониха скоро пришла; бабы несколько притихли, и некоторые из них, а также все мужики, стали расходиться. Гаврила прошел на мостенки, ведущие к омшанику, сел на них, облокотился на колени и закрыл ладонями лицо.

Все внутри его ворочалось, он испытывал невыносимую боль. Он бессвязно забормотал:

– - Господи, что это случилось? Господи, что это случилось?

Он долго-долго сидел так, и ему было очень тяжело. Ом хотел плакать, но слез не было. Что происходило в избе, он не знал. Вдруг он почувствовал, что его кто-то трогает за плечи. Он поднял голову: перед ним стоял Арсений. Арсений всхлипывал, и все лицо его было мокро от слез. Когда Гаврила взглянул на него, то Арсений проговорил: