Панас Мирный - Гулящая

- Здравствуйте! - поздоровался он, войдя в хату.

- Кто там? - присматриваясь, спросила с печи Приська.- Зажги огонь, Христя,- ничего не видно.

- Да это я... Федор,- ответил тот, переминаясь у порога.

"Федор? Чего это?" - подумала Приська.

- Зажги огонь, Христя! - сказала она еще раз.

- Да я сейчас.

Вскоре небольшой каганец осветил унылую хату; оранжевый свет разлился в вечернем сумраке и скользнул по фигуре Федора, который топтался у порога.

- Чего же ты стоишь, Федор? - спросила Приська.- Садись! Что скажешь хорошего?

Федор обвел глазами хату и понурился.

- Да я к вам...- отрывисто и робко начал он. Голос у него дрожал, как оборванная струна: видно, ему тяжело было говорить.

"Уж не сватать ли пришел?" - подумала Христя и поглядела на Федора. Тот стоял у порога бледный, мял шапку в руках и весь дрожал. Приська тоже это заметила... Воцарилось тягостное молчание, еще тягостней казалось ожидание.

- Отец прислал,- снова начал Федор, и снова у него пресекся голос.Сердитый пришел домой. Накинулся на меня... Хотел бить... а потом! Поди... говорит, к... скажи: я ей этого не забуду...- с трудом выговорил Федор, и слезы закапали у него из глаз.

Дочь и мать переглянулись... Прошла минута молчания, они словно погрузились в сон... Затем их разбудил громкий стук. Когда они пришли в себя, Федора уже не было.

Что это в самом деле - сон или явь? Дочь и мать переглянулись в изумлении и пожимали плечами, снова переглядывались и снова пожимали плечами, пока, наконец, Христя не разразилась смехом... Она сама не знала, чего ей стало смешно. Ее звонкий смех разносился по всей хате.

- Чего ты? - сердито спросила мать.

- Ну не дурак ли! Ну не сумасшедший ли! - воскликнула Христя и снова залилась смехом...

Это был странный смех, неистовый хохот: так смеется человек в горе или когда грудь его стеснит предчувствие беды. У Приськи холод пробежал по спине от этого смеха, она задрожала, глядя тревожными глазами на дочь. Ей сразу стало так горько, так тяжело, горе опять так придавило ей душу, недавней радости как не бывало. "Я ей этого не забуду!" - слышался ей тихий шепот Федора... "Сына прислал сказать,- думалось ей,- чтобы не забыли... Боже! какая заноза этот Грицько, какой лихой человек!"

7

Грицько прибежал домой голодный и злой. Не одну уже ночь не давала ему спать земля Притыки, как заноза сидела в сердце, торчала как бельмо на глазу. "Пусть не мне, другому достанется... только бы отобрать! Чего ей тогда оставаться в деревне? На что она будет жить? С голода опухнет... Иди, голубушка, в люди... в люди иди на старости лет... и дочку свою, гордую панночку, веди за собой; пусть на чужой работе белые ручки измажет-испачкает, а то уж очень они стали белы... Только и знает глаза пялить на хлопцев, только и знает с ума их сводить... Скорее сама сойдешь с ума... Выжить вас из деревни, а там мне на вас наплевать. А выжить надо, иначе Федор совсем пропадет. Думал, поругаю, опомнится. Кой черт! Ходит дурак дураком. Всю ночь, говорят, гулял по деревне, с колядой ходил... Не был бы дураком, так погулял бы с девкой, что мать узнала бы, как отпускать ее на целую ночь... Так ведь дурень же, дурень! Ничего не поделаешь... Надо выжить... и выживу! Любой ценой, а выживу!" - думал чуть не всю ночь перед сходом Грицько. Вспоминал, кого просил поддержать, кого бы надо еще попросить, что сказать миру, какие доводы привести. Ему и в голову не приходило, что мир может не согласиться. Статочное ли дело, чтобы мир и подати на себя взял и землю отдал? Этого никогда не будет, этого быть не может.

И вот на поди! Он обвинял всех богачей, которые за него не постояли как следует, и мир, который ума лишился и такую выкинул штуку. А хуже всего то, что Приська, эта ненавистная Приська остается со своей дочкой в деревне!.. Начнут они теперь по всей деревне трезвонить: а что, получил? а что, взял? съел?..

- Есть подавай! - крикнул он, не снимая шапки и грозно поводя глазами.

Он искал, к чему бы придраться, кого бы отругать, на ком бы сорвать накипевшую злость. В хате не нашлось ничего такого, что стояло бы или лежало не по его. Он сорвал в сердцах шапку, швырнул ее на постель, а сам полез за стол. Хивря, приметив, что Грицько пришел разъяренный, поскорее вынула борщ из печи и поставила на стол. Грицько хлебнул сгоряча и обжегся.

- Огонь даешь! - крикнул он, бросив ложку.

- А что было бы, если б холодного поднесла? - тихо огрызнулась Хивря.

- И без того я нынче обжегся... а тут еще ты со своим борщом!

- Смотри ты - я ж и виновата! - сказала, усмехнувшись, Хивря.