Александр Мишарин - Белый, белый день

А я родился только в тридцать девятом - поэтому не знал ни бабушек, ни дедушек..."

Ночь шла уже к третьему часу - стало тихо на пустынном проспекте. Какой-то особый, сумеречный, то ли от редких фонарей, то ли лунный, свет витал в слоистом, непокойном ночном тумане.

П.П. машинально налил в стакан немного коньяка и тут же выпил.

- Ну, что ты озираешься? - крикнул самому себе. - Никого нет! И уже не будет!..

П.П. не знал, не отдавал себе отчета - спал он или бодрствовал? Вновь налитый коньяк так и остался нетронутым. Странное возбуждение, мешающиеся мысли - все говорило о том, что ему нехорошо.

П.П. казалось, что в эту ночь с ним что-то произошло. Он был не в силах контролировать себя, свои мысли. Они были, как самостоятельные видения. П.П. что-то бормотал, плыли какие-то галлюцинации. Очень конкретные, из самого-самого душевного тайника, о котором он даже не подозревал...

Кавголов вспомнил слова деда Георгия Федоровича: "Вы живите, как хотите! Вы взрослые. А я на жизнь иначе смотрю!"

Так и остался дед один, в Биарице... Фактически нищий, одинокий, больной.

П.П. хотел добавить - старый. Но вспомнил, что дед умер пятидесяти шести лет отроду, а он, его внук, уже на десять лет старше.

"Иначе смотрю!"

Такими словами не бросаются, когда отказываются от последней помощи детей. Почему Георгий Федорович, глава большой семьи, владелец огромного хозяйства: домов, другого имущества, счетов во многих европейских банках, умер один, практически клошаром? Нищим в буквальном смысле этого слова!

Да, он многое прокутил, проиграл, раздарил. Его обворовывали на каждом шагу, но он не был дауном! Он сам бросал эти деньги, драгоценности... Целое состояние!

Да, революция отобрала у него почти все, что оставалось в России. Но ведь в Европу он уехал далеко не нищим!

Может быть, он повторял пример своего деда - "киренского волка"? Эти деньги, эти ценности - все были "на крови"? На грехе?.. Но какие состояния создаются иначе?..

Почему он практически лишил своих дочерей наследства? Каждая из них начинала с пишбарышни, белошвейки, канцелярской работницы...

И словно сама судьба подыграла ему. Драгоценностей из маленького ридикюльчика Марии Андреевны всем трем сестрам хватило бы на всю жизнь! Недаром она везла их дочерям в Москву. Но везла через Кисловодск...

Мария Андреевна, располневшая, отекшая от тяжелого мерикардита, в Кисловодск заехала подлечиться и звала туда мужа. Когда-то в молодости они были там вместе две недели. И им было хорошо... Две недели - за всю жизнь!

Но Георгий Федорович уже не мог вернуться в Россию.

"Целую тебя, Маша. Навсегда!" - прислал он телеграмму в Кисловодск.

Ждать было больше нечего, Марии Андреевне стало резко хуже. Она отправилась в Москву. И почти доехала... Ее сняли без сознания буквально на вокзале. Очевидно, это был инсульт.

Среди немногих вещей, которые передали дочери Анне, кроме одежды, была только простенькая, наивная чашка с видом на Замок коварства и любви в Кисловодске, на которой когда-то серебряными буквами было выгравировано: "На память старушке Марье от старика Г.Ф. Кавголова о совместной поездке на Кавказ. 18.VII. 1908 год".

Замок коварства и любви. Только здесь мелькает это слово - "любовь". А так: "старик", "старушка", "память"... Любовь - это удел Марии Андреевны.

Но и коварство никак не относилось к умному, подчас грозному деду. Каким угодно он мог быть, но не коварным.

Просто слова "любовь" не было в их раннем-раннем венчании. И во всей, в общем-то долгой, пусть и безалаберной жизни...

П.П. повертел в руках старую чашку и вдруг увидел у самой ручки прелестный букет. Нежный, прекрасно сохранившийся, бордово-голубой - в окоеме зелени. Может быть, этот букет и был заменой слова "любовь" в устах, мыслях тогда еще тридцатилетнего деда?

П.П. осторожно поставил чашку в глубину горки для хрусталя.

Неожиданно его словно кто-то позвал. Он оглянулся.

Мать сидела за столом и слабым жестом приглашала его подойти поближе.

- Ну... как ты? - словно выдохнула она.

Он опустился на стул, почти впритык к ней, чтобы рассмотреть ее получше. А может, и удержать, если она попытается исчезнуть... И еще для того, чтобы услышать тонкий, пусть сладковатый материнский запах. Запах то ли от ее самой, то ли всех-всех духов, которыми она довольно редко душилась.

- Как ты? - переспросила мама.

- Не знаю, - совершенно открыто, как в детстве, ответил П.П.

- Ну... вроде бы и не изменился. - И тут же поправила себя: - Нет, конечно, постарел. Но не так, как Ростик.