Александр Мишарин - Белый, белый день

Под шумные возгласы: "Конечно! Рюмка-другая не повредит!" - наливали и тете Клаше. Она проливала вино на подушку. На белый пододеяльник. И в конце концов с удовольствием выпивала...

Но Иннокентий Михайлович под грозным взглядом Анны Георгиевны не пил ни капли!

Павлик, тоже усаживаемый матерью за стол ("Ты ешь! Ешь! - шепотом говорила она. - Не всё же добру пропадать!"), не понимал, почему дядя Кеша такой веселый. И одновременно такой смирный.

Конечно, дядя Кеша всегда был и балагур, и любитель подтрунить над любым. Даже над сестрами жены! Рассказать анекдот и вообще быть душой любой компании... Павлик помнил, что в бирюлевском доме была гитара. Тетя Клаша хорошо играла и пела старинные романсы. И веселые, и трагические - со слезой. Но иногда, когда уже было поздно и гости расходились, а Павлик засыпал в дальней комнате, дядя Кеша пел один. Пел замечательно! Тихо, трогательно. Несильным, прочувствованным тенорком.

Была у него - как П.П. поймет через много-много лет - абсолютная музыкальность, помноженная на скрываемую в обычной жизни нежность души... Ее легкое, так передаваемое музыкальным даром, изящное жизненное дыхание.

Он вообще был изящным, талантливым человеком! Нежным мужем и нечеловечески любящим отцом...

...Почти через тридцать лет уже взрослый, похоронивший отца, тридцатичетырехлетний Павел Павлович стоял у смертного одра дяди Кеши... И тот, слабо обнимая Пашу, любуясь им - в самом расцвете мужской силы и красоты! - ласково, одними губами произнес:

- Сережа!.. Сереженька! Господи, он мог бы быть таким же! Ты не обижайся, Павлушка! Я его каждую ночь вижу! Буквально каждую!.. Одного прошу у Бога - хоть на том свете встретиться!..

Старый дядя Кеша говорил все это тихо и мужественно. Всё слабеющим голосом, почти шепотом. Только для них двоих. И на последних словах закрыл глаза.

И больше не дышал.

Павел бросился за врачом... Умирающему сделали укол. Еще один...

Дальнейшего Кавголов не помнил...

А тогда, конечно, в свидании отказали.

Отец, побывавший у Романова, который оказался замом того знаменитого Волина, до которого грозили добраться пьяненькие адвокаты, принес недобрый, недружеский ответ: "Раньше надо было думать! И потом, что это изменит? Лишние страдания и для умирающей матери, и для ее преступного сына".

Отец не стал комментировать романовские слова... Сразу же лег на кровать и закрылся пледом. Выпил одно лекарство, другое... И наконец затих.

Отец вообще не хотел ни с кем ничего обсуждать!

К этому времени постепенно, но явно у него вообще не осталось друзей. Была только семья, за которую он нес ответственность. И мать это понимала.

Моложе отца почти на двадцать лет, она часто говорила: "Старые да малые!" И надолго задумывалась... Но не слишком надолго. Надо было стирать, готовить, штопать... Как она это называла - "чертомелить"?

Перед тем как тетю Клашу снова отвезли в Остроумовскую больницу, Павлик проснулся среди ночи от едва различимого шепота.

- Я тебе так благодарна, Анечка! - услышал он прерываемый слезами слабый голос тети Клаши. - За всё! Хороший ты человек! Я всегда это знала. Но чтобы так! Взвалить всю мою семью на себя! У тебя же своих-то... И зачем ты на меня так тратишься?! Зачем эту гомеопатку знаменитую приглашала? Сколько же она взяла, интересно?

Анна Георгиевна что-то ответила.

- Ох, бесстыжая! Да я бы знала... век бы ее к себе не подпустила! Как же! Вылечат меня ее шарики! Может, лет двадцать назад, когда все начиналось, тогда бы и шарики сгодились. Помнишь, я тогда с Кешей еще в Кяхте жила. Я все тебе писала: "Что-то со мной не так! Что ни поделаю по дому, голова кружится. И все прилечь хочется..."

Она тихо заплакала. Анна Георгиевна ласково, но осторожно погладила ее по лбу, по лицу.

- Не плачь! Ребят разбудишь. Хотя им уж скоро вставать в школу.

- А как же ты? Сколько ночей уже не спишь? Анечка моя дорогая!

- Тише! Тише! Спи! Тебе силы для больницы нужны.

- Только пообещай мне, Анька! Ты не бросай Кешу с Сережкой! Они такие беспомощные в жизни. Они же погибнут без меня!

"Тоже мне нашлась опора в жизни!" - чуть ли не со злостью и слезами подумал Павлик. И, повернувшись на другой бок, сразу - как только бывает в детстве - заснул...

Нет, Анна Георгиевна никак не смогла бы выполнить наказ младшей сестры. Как выяснилось позже, Сережа к тому времени уже погиб в лагере. Чуть ли не в первые месяцы... То ли характер его - не приведи Господь! - то ли просто проиграли его в карты... Так кто-то говорил, передавал.