Александр Мишарин - Белый, белый день

Анна Георгиевна, возившаяся со льдом и примочками для Сережи, резко повернулась.

- Кеша, ты что задумал?! Прекрати сейчас же...

- Что прекратить? Я вот на табуретке сижу... А мне надо в другом месте... сидеть!

- Даже думать прекрати!

От этого глухого, но грозного окрика Иннокентий даже вжал голову в плечи. Он знал, что с Анной шутки плохи.

- Давай! - Анна Георгиевна сделала шаг к нему и протянула открытую ладонь. - Давай мне! Что ты со службы принес?

Мгновение дядя Кеша как-то тупо смотрел на ее протянутую ладонь. Потом его взгляд метнулся к жене, сжимавшей в своих объятиях сына.

- Не могу-с! - с разудалым, хитрованским вызовом вдруг выкрикнул дядя Кеша. - Я за табельное оружие расписку давал! Как старший сержант! Мобилизованный в действующую армию.

Еще мгновение - и он одним прыжком оказался у входной двери. Сбросил тяжелый крюк с кованого кольца и выкрикнул:

- Да-с! Пора и действовать!

Выскочил из дома в раннюю ноябрьскую ночь. Вслед ему раздался отчаянный крик жены...

Ударилась о косяк тяжелая шайка, с какой тогда ходили в баню, рассыпался лед, полетели по всей комнате мокрые бинты - Анна Георгиевна бросилась вслед. Но, будто наткнувшись на притолоку двери, опустилась на чистую, покрытую кружевом табуретку и закрыла лицо руками.

Пашке было и жалко всех, и страшно. Он чувствовал, что над всеми - и над ним тоже - нависла чья-то злая, непонятная, опасная сила...

- Зря он все это! - вдруг сказал Сережка. - Они же его убьют!

Тетя Клаша отшатнулась от сына, словно увидела что-то незнакомое, невиданное в нем... Анна Георгиевна, секунду помедлив, тяжело поднялась с табуретки. Вся прогнулась, словно ей вступило в поясницу и, подняв шайку, начала собирать разбросанные по всей комнате медицинские принадлежности...

- Аня! Аня! Как же это?! - заплакала тетя Клаша. - Что это Сережа говорит?! Они же дети...

- Сережа правду говорит! - задумчиво сказала Пашкина мать. И уже другим, резким тоном бросила племяннику: - Давай голову! Пока йодом да прополисом обойдемся...

Сережка покорно подставил голову. Даже уткнулся ей в грудь - любимой и властной тетке. Она быстро, почти незаметно для всех, поцеловала его в макушку и сказала:

- Что ты, Клаша, кричишь? Кому ты этим криком поможешь?

Клаша обняла Сережку, словно защищая его от чего-то более страшного, чем случилось сегодня. И Сережка тихо, еле слышно, отвернув голову, заплакал...

Иннокентия Михайловича не убили в тот вечер. Мертвецки пьяный, он оказался в коломенской военной комендатуре. Его разоружили и влепили десять суток за появление в нетрезвом виде. И еще за использование табельного оружия. Говорят, он то ли палил в воздух, выйдя из вокзального ресторана, то ли стрелял в кого-то...

Но из десяти суток он не просидел и двух - всемогущий полковник Стессин, близкий к верхам военного округа, вызволил своего строптивого, но гениального бухгалтера "для исполнения крупных военно-строительных задач". Правда, сам не выпускал его из казармы еще неделю.

Может быть, это было и не зря.

К этому времени похоронили - всей бирюлевской кодлой - трижды простреленного неизвестным Касима-Клейменого...

Тетя Клаша оказалась в серьезной больнице, где ей был установлен предварительный, но грозный диагноз - лимфогранохиматоз, рак лимфатических узлов. Если бы она была постарше, то можно было бы надеяться лет на десять-пятнадцать жизни. А так... год-другой. Не больше! И то при хорошем лечении и особом питании. А откуда им взяться?

Пашкина мать увезла Сережку в Москву. Он долго не засыпал, ворочался, а наутро его уже не было.

И случайно Пашка услышал обрывок разговора родителей.

- А что я должна была делать? - спрашивала мать. - Он так и у нас что-нибудь утащит!

- Ну, считай, что нет у тебя больше племянника! - непривычно резко сказал Павел Илларионович. Помолчал и добавил жестко: - Не понимаю я тебя иногда, Анна...

Не попрощавшись ни с кем, отец ушел на работу.

- Ну что я такого сделала?! - вслед ему кричала Пашкина мать. - А если бы он каракулевую шубу унес? Или столовое серебро? Или мамину брошь? Да ей сейчас на черном рынке цена - миллион! А золотые часы! Дарственные! Да мало ли что!.. А мне еще Пашку подымать надо! А на что, спрашивается? На гроши? Что сейчас зарплата? А Ростик? Что я с ним буду делать? А?

Она словно не видела проснувшегося Павлика. Забыла, что никогда не позволяла себе кричать в их многолюдной коммунальной квартире.

- Мам, а что случилось? - спросил Паша. Он уже выбрался из своей детской американской кровати и стоял перед матерью в одной ночной рубашке.