Борис Можаев - День без конца и без края

- А когда мы ее вырастим? - спрашивает Люся.

- Может, через десять, а может быть, и через двадцать лет. Не надоест тебе ждать?

- Я терпеливая. Я с детства пряду... И ткать умею.

- С самого детства! - улыбается Муся. - Да, стаж терпения у тебя большой. Тогда приступим к опылению.

Муся берет пинцет и начинает удалять пыльники.

- Вот, видишь, как это делается?.. Пыльники долой, пестики оставляешь... Потом опыляем, пыльцу берем отсюда... Вот это и есть скрещивание. А теперь - под колпак. - Муся надевает белый колпачок на колос.

- Как в больнице, - усмехается Люся.

- Правильно! Здесь тоже зарождение происходит, только нового зернышка. - Ну, бери инструмент... Прививай.

Люся начинает обработку колоска, от усердия прикусив губу.

- Та-ак! - подбадривает ее Марфа.

Они втроем начинают обработку деляны.

Солнце уже свалилось к закату, а они все еще стоят по грудь в зеленом ячмене, а за ними широкая деляна покрылась белыми колпачками.

Быстрые пальцы ловко снимают изоляторы с колосьев. Муся, обработав деляну ячменя, останавливается опять возле пшеницы. Медленно-медленно ходит вдоль деляны.

- Ну, что, плохо, Мария Ивановна? - спрашивает ее "из овсов" Марфа.

- Растет, но туго, - отвечает Муся. - Только бы похолодания не было. Тогда прощай наши пшеницы...

- Сколько трудов положено! - вздыхает Марфа.

Люся работает рядом с Марфой, на них легкие безрукавные кофточки.

- Что-то холодно под вечер стало, - говорит Муся. - Давайте-ка сегодня пораньше уйдем. А то как бы Люся не простудилась.

- Да мне вовсе не холодно, - отзывается та.

- Нет уж, кончайте... Хватит на сегодня, - Муся срывает несколько зеленых колосков пшеницы.

С этими колосьями она подходит к дому. Увидев ее, с громким криком подбежал Володя:

- Мама, мама! Папа сказал - холодно будет.

- Когда это сказал папа?

- Сегодня...

Муся проходит в почвенную лабораторию. Василий сидит за столом, работает - смотрит в микроскоп.

- Кто сказал Володьке, что холод будет? - спросила она.

- Вон, сводка погоды! С метеостанции передали. Понижение температуры, вплоть до заморозков.

- Боже мой! Заморозки в августе?

Входит Аржакон.

- Топить будем, такое дело?

- Да, - отвечает Василий...

- Пропала моя пшеница... Не вызреет, - говорит Муся.

- Я знаю такое место, где пшеница всегда поспевай, - сказал Аржакон.

- Что за место? - спросила Муся.

- Мой друг есть. Далеко живи. Надо на лодке ехать.

- Кто он такой?

- Его кержак. Пантелей зовем...

- Вы можете со мной съездить? - спросила Муся.

- А почему нет? Можно, такое дело.

- Поедем завтра же, утром.

Легкая долбленая лодка поднимается вверх по лесному ручью. Аржакон стоит на корме и отталкивается шестом. Ручей каменистый, порожистый, лодка идет медленно. Муся сидит впереди.

- Устал, наверно? - спрашивает Муся.

- Есть такое дело, немножко, - отвечает Аржакон.

- Давай я помогу, потолкаю, - говорит Муся.

- Сиди смирно! Женщин имей ноги слабые. Стоять лодка нельзя.

- Ты прямо все знаешь, Аржакон!

- Конечно, - смиренно соглашается тот. - А почему нет?

Укромная лесная протока. Вода тихая, темная, как машинное масло. Лодка идет быстро, бесшумно. Наконец Аржакон выпрыгнул на берег и вытянул лодку.

- Вылезай! Приехали, такое дело.

По еле заметной тропинке Аржакон пошел вперед, в лесную чащобу. Муся за ним. Вскоре они вышли на просторную поляну. Здесь было поле необычно низкорослой, по локоть, желтеющей пшеницы. Муся как увидела эту маленькую пшеницу с большим колосом, так и припала на колени.

- Это же карликовая пшеница! Карликовая! Загадка веков... Понимаешь, Аржакон?

- Конечно.

- И колос цветет вовсю. Она созреет, непременно созреет.

- А почему нет?

Муся сорвала один колосок, положила на ладонь.

- Ну, пошли к хозяину.

На другом краю этого обширного поля, возле самого облесья, стоял добротный крестовый дом из потемневшей коричневой лиственницы, а за ним двор, амбар, поленницы и, наконец, на отшибе молотильный сарай. Все здесь сделано прочно, экономно.

Когда Муся и Аржакон подходили к дому, залились собаки, и сам хозяин вышел на крыльцо. Это был еще относительно молодой мужик без шапки, с кудлатой рыжей головой, в оленьей безрукавке, в бахилах из сохатиного камуса, он высился горой на крыльце.

- Цыц! - зычным окриком унял он собак. - Проходите, они не тронут, прогудел и, не здороваясь, сам прошел в избу.

В чистой передней комнате, с большой русской печью, с божницей в красном углу, он поздоровался легким поклоном: