Борис Можаев - Лесная дорога

- У нас есть разрешение, - отвечает Пассар, не оборачиваясь. - Трест давал...

- Но послушайте, это же преступление! - я оборачиваюсь к Пинегину, и мы останавливаемся лицо в лицо.

Он чуть ниже меня и поэтому смотрит исподлобья своими бесцветными навыкате глазами.

- Не кричите! Вы что, не знаете?! Нужен лес не завтра, а сегодня.

- А завтра что, лес не понадобится?

- Ну и что?! Завтраками кормить будем государство? Мол, подождите там, наверху... Вот построим дорогу, тогда и лес будет. Так, что ли? - повышает голос и Пинегин.

- Не умеете рубить по-человечески, не лезьте! Лучше будет.

- Да поймите же, дело не в рубке!.. Лес - это стройки, лес - это химия, лес - это валюта, наконец.

- Чего спорите! - крикнул Пассар. - Протока подошла.

Мы не заметили, как он отошел на значительное расстояние.

- Идите!

Пинегин кивнул в сторону Пассара и все так же смотрел исподлобья.

Мне не хотелось подставлять ему спину и топать впереди, как под конвоем.

- Ступайте вы! - сказал я.

Но и Пинегин заупрямился.

Мы стояли друг перед другом, как бараны. Его округлое лицо как-то вытянулось - отвисли щеки, и на переносице проявилась красная сетка частых прожилок. Передо мной был другой человек - упрямый, злой и старый.

Наконец он свернул в сторону и пошел чуть сбоку. До самой протоки мы шли медленно, молча, не глядя друг на друга. Я - чуть впереди, и мне слышно было, как трещал валежник да тяжело дышал Пинегин.

- Вот она и есть Теплая протока! - сказал Пассар. - Зимой и летом не замерзает.

Мы остановились на обрывистом берегу. Неширокая порожистая протока была завалена кругляком, коряжником и кетой. Оседавшие на галечных перекатах заломы из выворотней, бурелома да почерневших коряжин обросли за лето свежими бревнами и сплошь перегораживали течение. Перед заломами вода кишела кетой; сильная рыба тараном шла на бревна, билась хвостами о галечные отмели, выпрыгивала из воды, сверкая радужным полукружьем, старалась перемахнуть через высоченные заломы, плюхалась снова в воду и опять шла на приступ.

Выбившись из сил, в кровоподтеках и ссадинах, она отходила к берегу и здесь, раздвигая трупы своих собратьев, торопливо разбивала хвостом один из продолговатых бугорков, выбрасывала оттуда уже политую молоками икру своих предшественников, выметывала сама икру в эту ямку и, не успев как следует зарыть ее, тут же умирала. Вода красная от икры; отмель усеяна сдохшей рыбой.

Закатное солнце тяжело плавало над лесными вершинами, и в этом медно-красном свете рыбины казались окровавленными.

Мы долго молчали и смотрели на это мрачное рыбье побоище.

Затихли отдаленные глухие раскаты, - видать, вальщики закончили работу.

Ветра не было - ничто не шелохнется. И только редко и жирно каркали вороны; они лениво перелетывали над протокой, садились на прибрежные кедры и сердито кричали на нас.

- Хоть бы вы растащили эти заломы, - сказал я Пассару.

- Нам некогда... Людей нет. И очень бесполезно. Сплавщики много раз взрывали заломы. Все равно затягивает. Вода села к осени. Вот беда!

- Значит, вода виновата? А вы - молодцы!

- Зачем молодцы?! Конечное дело - наши бревна в заломах лежат.

- И опять сплавлять будете... Сваленный лес на Теплую трелюете?

- Куда же еще? - сказал Пассар.

Я посмотрел на Пинегина.

- А что бы вы стали делать на месте Мазепы? - спросил он с вызовом.

- Во-первых, не поехал бы на совещание передовиков...

- Смелый шаг, ничего не скажешь, - усмехнулся Пинегин. - Кстати, пора ехать в Ачинское. Не то ночь застанет.

- Счастливого пути.

- А вы остаетесь?

- Да.

Пинегин обернулся к Пассару:

- Пошли! - и уже на ходу громко заговорил: - Оказывается, не умеем мы лес рубить, не умеем... Теперь журналисты будут руководить лесорубами.

Пассар крикнул мне:

- Идите по следу! Как раз в бараки... Понял?

- Ладно, ладно!

До самых сумерек ходил я по берегам протоки.

Странная рыба! Живет, вырастает в океане... Но настанет время метать икру - уходит в далекие таежные речушки на родину. Только здесь, в своем родном нерестилище, может она выметать икру, народить детей.

Каким непостижимым чутьем находит она эту единственную из тысячи проток, затерявшуюся в глухой тайге за тысячи километров от моря-океана?

Какие приметы расставлены там, в морских и речных волнах, что она не сбивается с пути?

Что за мудрый и строгий закон гонит ее в далекую таежную речушку, чтобы народить детей и помереть самой?

Да, помереть во имя жизни детей... Эти малыши, вылупившиеся из икринок, зарытых в песчаное дно, в голодную и холодную апрельскую пору будут поедать то, что осталось от родителей; чтобы, подкрепившись, выйти в дальнее плавание - в море-океан. Жить и жить!..